Русский вираж. Куда идет Россия? - Владимир Соловьев

По всей видимости, дело в том, что, потеряв в очередной раз страну, россияне стали относиться к себе гораздо критичнее независимо от того, что им говорит власть, и от того, что говорят партнеры или враги на Западе. Просто для народа дважды реально потерять государство в течение одного столетия — это очень сильная травма. И очень важно, что президент Путин эту тенденцию самоуничижения видит и пытается ее переломить.

Знает ли Путин рецепт лечения этой национальной травмы? Конечно, нет. И вряд ли кто-либо еще знает, как действовать в подобных случаях. Просто Путин, переживший эту травму сам, интуитивно понимает, в отличие от молодого поколения российских политиков, роль этой травмы в политической культуре страны и пытается с ней иметь дело.

Накануне Олимпиады Владимир Путин сказал, что она нужна, чтобы встряхнуть страну. И страна действительно встряхнулась. Приятное впечатление произвело то, что Путин, организовав мероприятие на весьма высоком уровне — это, пожалуй, одна из лучших Олимпиад в истории, — сам занял очень скромную позицию. Он практически ничего не комментировал, бросил лишь одну фразу по поводу игры с американцами: «Правила есть правила», — не выступал, не давал интервью, не хвалился. Он весьма стильно провел эти Игры, и ожидание того, что они станут триумфом президента Путина, сумел как-то свести к тому, что это должен быть триумф страны.

При этом нельзя забывать, что Олимпиада, безусловно, хорошее подспорье, однако вряд ли способна стать долгосрочным инструментом решения проблем. На какое-то время уровень патриотизма возрастет, но значение спорта в российском культурном коде не стоит преувеличивать. Советский Союз совсем незадолго до своего распада провел Олимпиаду в Москве и выиграл ее, практически все рекордные олимпийские выступления СССР пришлись на последние годы советской власти, а уже после распада сборная стран СНГ, единственный раз выступившая в этом качестве, набрала фантастическое количество медалей.

Наступит выздоровление или нет, мы не знаем. Но ясно, что, пока эта проблема не будет решена и Россия не почувствует себя действительно великой, влиятельной страной, сверхдержавой, никакие Путины и успешные Олимпиады ее таковой не сделают. В конце концов, ты велик настолько, насколько сам ощущаешь себя влиятельным, а если ты ощущаешь себя ущербным, то любые твои шаги на внешнеполитической арене будут отражать эту ущербность. И это то, что мы видели на протяжении последних 25 лет.

Непонятая Россия

О России говорят и думают все: от президента до простых граждан. Но при этом все имеют в виду совершенно разные вещи. В знаменитой книге Ильи Ильфа и Евгения Петрова «Одноэтажная Америка» есть интересное наблюдение. Куда бы писатели ни приезжали в США, местные жители старались убедить путешественников, что здесь — не настоящая Америка, а для того, чтобы увидеть настоящую, надо ехать куда-то еще. Похоже, с Россией все обстоит ровно наоборот. Почти все, как правило, уверены, что там, где они, и есть настоящая Россия.

Когда президентом был Дмитрий Медведев, он описывал в своих программных выступлениях страну, которой не существовало в реальности, но которую ему хотелось бы построить и президентом которой он хотел бы быть. Настоящая Россия его по многим причинам не удовлетворяла. Он рисовал в своей голове — и транслировал это видение всем нам — другую Россию: модернизированную, инновационную, демократическую, где нет коррупции, но правит закон.

Однако он так и не предложил своего рода «дорожной карты» политической и экономической модернизации страны, а в основном пытался решить многочисленные отдельные проблемы, делая это бессистемно и, соответственно, в большинстве случаев безуспешно. Решая одни проблемы, он невольно усугублял другие, теряя время и растрачивая свой авторитет и возможности.

В политическом мировоззрении Владимира Путина живет вторая Россия. Она сформировалась у него если не в 2000 году, то в любом случае достаточно давно и мало изменилась с тех пор. Когда-то его Россия тоже была полностью виртуальной, но с тех пор некоторые ее черты обрели характер видимой реальности — не в последнюю очередь благодаря целостности и системности сформированного Путиным образа.

Третья Россия существует в головах российских оппозиционеров. Она имеет не больше общего с реальной страной, чем представления Путина или Медведева, но кроме того, оппозиции, во-первых, не удалось предложить системную картину, которая стала бы альтернативой путинскому видению. Во-вторых, не сложилось и образа, равного по привлекательности, скажем, медведевскому — современной и динамичной страны. В-третьих, увлекшись борьбой с властью, оппозиция так и не сумела привлечь на свою сторону народ. В итоге будущая страна, которую все последние годы предлагала построить оппозиция, оказалась непривлекательной для народа и неконкурентоспособной по сравнению с видением, представленным российским руководством.

Четвертая Россия — это Россия эмигрантов. Она живет в памяти, мыслях и представлениях огромной российской диаспоры, разбросанной по всему миру. Это отчасти случайное сочетание информации, почерпнутой из общения с бывшими соотечественниками, новостей из интернета и телепередач, а также впечатлений, полученных при поездках на бывшую Родину. По разным причинам немалая часть эмигрантов считает, что знает страну лучше, чем те, кто в ней живет.

И, наконец, пятая Россия живет в представлениях, стереотипах и фобиях иностранцев, которые с разной степенью внимания или настороженности следят за одной из самых больших и непредсказуемых стран мира. Главная для них проблема России — это совершенная невозможность понять, что она выкинет в следующий момент, поэтому, как им кажется, лучше всего держаться от нее подальше и по возможности сочувствовать ближайшим соседям России, для которых желание «держаться подальше» неисполнимо.

Одна из трудностей, с которыми Россия сталкивается на Западе, состоит в непонимании того, что российская политическая система внутри страны воспринимается как вполне демократичная. Это очень важный момент: то, как воспринимается Россия за рубежом, не имеет ничего общего с тем, что Россия собой представляет на самом деле.

Почему? Возможно, потому, что за многие века существования России примеры действительно выдающихся дипломатических решений можно буквально пересчитать по пальцам. К тому же на протяжении всего XX века Россия — СССР — была страной-изгоем, главным идеологическим противником Запада. Выросли поколения людей, воспринимающих Россию как империю зла.

Нужно ли стараться как-то изменить эту ситуацию? Прежде чем что-то менять, следует позаботиться о каналах изменения, о путях влияния. Но Россия не имеет реальной возможности быть услышанной. В первую очередь, она отгорожена языковым барьером — а язык определяет очень многое, в том числе и ментальность. У нас с Западом нет пересекающихся смыслов. Нет пересекающихся образов. Мы зачастую называем одним и тем же словом абсолютно разные вещи и вкладываем в них абсолютно разные смыслы.

Исходя из этого, очень часто о России пишут приехавшие сюда иностранные журналисты, не понимающие реально, что здесь происходит; по-своему относящиеся к стране и изначально находящиеся в рамках своих предубеждений. Это можно сравнить с тем, как в советское время у нас писали об Америке — и какой дикой глупостью нам показались те тексты, когда мы смогли поехать и все увидеть своими глазами. Но за счет того, что Россия на протяжении века была закрытой страной и количество русских на самом деле крайне невелико по сравнению с теми же индийцами или китайцами, выяснилось, что мы не интегрированы в культурный или туристический обмен.

Мы по-прежнему остаемся закрытой, непонятной и странной державой. Интересно, что для арабов и вообще для мусульман это перестало быть характерным — во-первых, на территории Соединеных Штатов проживает немало людей, исповедующих ислам, а во-вторых, арабы в свое время вложили очень серьезные деньги в Голливуд, в политологов, в политтехнологов, в журналистов. Тем же самым занимался и Китай. И это то, чего никогда не делала Россия.

Россия никогда не пыталась создать себе «культурную базу» за рубежом, воспитать плеяду людей, чувствующих и понимающих ее. Кроме того, большинство россиян, эмигрирующих на Запад — в отличие от китайцев, арабов, индийцев, немцев, французов или японцев, — занимают в лучшем случае однозначно антироссийские позиции, а в худшем — делают вид, что России вообще не существует на свете, стараясь сами как можно больше превратиться в американцев, немцев или англичан.

Понять этот феномен можно. До 1990-х годов речь шла либо о политической, либо об экономической эмиграции, когда люди бежали, переживая определенный внутренний кризис. Они не просто уезжали, а умирали для России навсегда. И дальше уже нужно было объяснить свое положение самому себе. Это, конечно, накладывало заметный отпечаток. Кроме того, разные волны эмиграции — их было где-то пять или шесть на протяжении XX века, — покидали по сути разные России. Кто-то уезжал из России царской, кто-то — из Росии времен Гражданской войны, кто-то — из России Сталина, кто-то — из России диссидентов и академика Сахарова. Оказываясь за границей, они не могли найти общего языка между собой и прийти к общей оценке собственной страны. Они ненавидели и любили разные вещи и ругались между собой гораздо сильнее, чем ругаются разные политические движения внутри России.