Сердце не камень - Александр Островский

Аполлинария Панфиловна. Ну, так поцелуемся! (Целуются.) Вот что, Верочка милая, ты над нами не очень возвышайся! Коли тебе дана душа хорошая, так ты не очень возносись; может быть, и у других не хуже твоей.

Вера Филипповна. Я и не возношусь. Я всегда и перед всяким смириться готова.

Аполлинария Панфиловна. Как думаешь, на что женщине дана душа-то хорошая?

Вера Филипповна. Чтоб ближних любить, бедным помогать.

Аполлинария Панфиловна. Только? Кабы это правда, так одной бы души с женщины-то и довольно. А то еще ей дано тело хорошее, больно красивое да складное… это для чего? Вот и понимай как знаешь!

Вера Филипповна. Не разберу я тебя, Аполлинария Панфиловна.

Аполлинария Панфиловна. Да что тут разбирать-то! Помнишь, я тебя просила об одном человеке, так он в передней дожидается.

Вера Филипповна. Кто же такой?

Аполлинария Панфиловна. Ераст; хочешь ты – принимай его, не хочешь – не принимай, твоя воля. А я к Потап Потапычу пойду. (Уходит.)

Вера Филипповна, потом Огуревна.

Вера Филипповна. (садится к столу и подпирает голову рукой). Что она сказала! что она сказала! Нет, не надо мне его… зачем он! А может… он нуждается? Ну, пусть через людей скажет, что ему нужно. А коль видеть хочет? Не всякую нужду-то людям поверишь. Словно как я боюсь его… Да нет, чего бояться!… Обидел он меня, кровно обидел… Так как же это… неужто я до сих пор ему не простила? Ужели в самом деле не простила? А надо бы простить. Грех ведь – это грех… Разбойника, который хотел убить меня, я простила, а его не прощаю… Какой грех-то… какой грех-то! (Громко.) Огуревна!

Входит Огуревна.

Ераст в передней?

Огуревна. Там, матушка.

Вера Филипповна. Ну так… (Задумывается.)

Огуревна. Что, матушка?

Вера Филипповна. Пусть он… пусть он войдет сюда.

Огуревна уходит. Входит Ераст.

Вера Филипповна и Ераст.

Вера Филипповна. Здравствуй, Ераст!

Ераст. Честь имею кланяться.

Вера Филипповна. Как ты поживаешь?

Ераст. Лучше требовать нельзя; место имею отличное, две тысячи рублей жалованья получаю.

Вера Филипповна. Ну, слава богу! Очень рада за тебя. (Молчание.) Ты меня зачем-то хотел видеть?

Ераст. Точно так-с.

Вера Филипповна. Зачем же? Ведь уж ты теперь не нуждаешься.

Ераст. Я пришел затем-с… вот чтоб сказать вам, что я хорошо живу.

Вера Филипповна. Ну, спасибо тебе. Это радость для меня немалая.

Ераст. Да еще…

Вера Филипповна. Зачем еще-то?

Ераст. Пожалеть вас.

Вера Филипповна. Что ты, бог с тобой. Нашел кого жалеть! Я так счастлива, как в раю живу!

Ераст. Так ли-с ?

Вера Филипповна. Чего мне еще? Я теперь полная хозяйка всему, у меня больше, чем надо – на добрые дела тратить могу, сколько хочу. Какого ж еще счастия?

Ераст. И, значит, вы живете в полном удовольствии?

Вера Филипповна. В полном удовольствии, Ераст.

Ераст. А я так понимаю, что вы только сами себя обманываете.

Вера Филипповна. Да что с тобой? Как ты знать можешь? Я сама-то себя лучше знаю.

Ераст. Не знаете. Вы очень любите людей-с и полагаете, что этого довольно?

Вера Филипповна. Да, конечно, довольно.

Ераст. Нет, мало-с. Ежели я кого люблю, а меня на ответ не любят, так какое же мне удовольствие!

Вера Филипповна. Ты про другое говоришь; ты про то говоришь, чего я знать не хочу.

Ераст. Нет, не про то самое. Вы теперь всех людей любите и добрые дела постоянно делаете, только одно у вас это занятие и есть, а себя любить не позволяете; но пройдет год или полтора, и вся эта ваша любовь… я не смею сказать, что она вам надоест, а только зачерствеет, и все ваши добрые дела будут вроде как обязанность или служба какая, а уж душевного ничего не будет. Вся эта ваша душевность иссякнет, а наместо того даже раздражительность после в вас окажется, и сердиться будете и на себя и на людей.

Вера Филипповна. Правда ли это?

Ераст. Зачем же я буду лгать. Я лгать пробовал, да ничего хорошего не вышло, так уж я зарок дал А если бы вы сами настоящую любовь и ласку от мужчины видели, совсем дело другое-с; душевность ваша не иссякнет, к людям вы не в пример мягче и добрей будете, всё вам на свете будет понятней и доступней, и все ваши благодеяния будут для всякого в десять раз дороже.

Вера Филипповна. Может быть, это и правда; да что ж делать-то, нельзя.

Ераст. Я так думаю, что можно. Отбросьте гордость; не гоните того человека, который вас полюбит, не обижайте его!

Вера Филипповна. Я замужняя женщина.

Ераст. Так что ж за беда! Потап Потапыч уж не жилец на свете, доктора говорят, что он больше месяца не проживет. Притом же если умный человек, так он поймет ваше теперешнее положение, будет себя вдали держать и сумеет благородным образом своего термину дождаться.

Вера Филипповна. Ты давно ли так умен-то стал?

Ераст. Давно-с. Я не то что другие из нашего брата, которые только и знают, что по трактирам шляться; я все больше к умным да к образованным людям в компанию приставал; хоть сам говорить с ними не могу, так по крайней мере от других занимаюсь.

Вера Филипповна. Да, умные твои речи, только слушать их грех.

Ераст. Как вы, однако, греха-то боитесь! Вы, видно, хотите совсем без греха прожить? Так ведь это гордость. Да и какая ж заслуга, ежели человек от соблазну прячется? значит, он на себя не надеется. А вы все испытайте, все изведайте, да останьтесь чисты, непорочны – вот заслуга.

Вера Филипповна. Ох, да!

Ераст. От врагов прячутся-то, а не от тех, кто любит. Поверьте душе моей, что кто вас истинно любит, тот злодеем вашим не будет.

Вера Филипповна. Да хорошо, хорошо, я верю.

Ераст. Так будьте хоть несколько поснисходительнее к тем, кто вас любит.

Вера Филипповна. Хорошо, хорошо, мы об этом после поговорим.

Ераст. Значит, вы мне позволяете навещать вас хоть изредка.

Вера Филипповна. Что ж, заходи… только я редко свободна бываю.

Ераст. Уж я найду время. Так я буду в надежде-с?

Вера Филипповна. Не знаю, Ераст, на что ты надеешься; только надежды отнимать я не буду у тебя. Надежду отнимать у человека – грех… Прощай, Ераст.

Ераст. Если я что вам неприятное… так извините-с.

Вера Филипповна. Нет, что ты! Скорей же я… Меня извини.

Ераст вздыхает, кланяется и уходит. Вера Филипповна сидит у стола в задумчивости.

Из двери налево входят Аполлинария Панфиловна, Каркунов; одной рукой опирается на палку, под другую его поддерживает Xалымов.

Вера Филипповна, Аполлинария Панфиловна, Каркунов и Халымов.

Аполлинария Панфиловна. Кресло Потапу Потапычу, кресло!

Вера Филипповна берет кресло от письменного стола и ставит на середине комнаты. Каркунов садится.

Каркунов (дрожащим голосом). Любезная супруга моя, Вера Филипповна… я вот сейчас… торжественно… потому, кум, кума, Аполлинария Панфиловна, вы знаете, как мои чувства, ежели насчет души моей… как ее устроить… значит, чтоб на вечное поминовение… я не могу сам; а все она, все она. (Утирает слезы.) Торжественно объявляю… (Достает из кармана бумагу и передает Вере Филипповне.) На, возьми! Все, все предоставляю… Теперь выгони ты меня, дурака, из дому-то! Все твое, все… дарственная… Я гость у тебя, а ты хозяйка. Поди сюда поближе, нагнись ко мне! Я тебе шепну на ухо!

Вера Филипповна нагибается.

Ты возьми да выгони меня из дому! Так, мол, вас и надо, дураков старых, женолюбивых. Кум, кума, нет… она меня не выгонит… Как она об душе моей хлопочет… все меня благодарить приходят, земно кланяются; а за что, я и не знаю.

Вера Филипповна. Я, Потап Потапыч, за Константина Лукича долги заплатила.

Каркунов. Вон, вон, слышите, слышите?

Вера Филипповна. Я ему вашим именем, Потап Потапыч, пенсию положила пятьдесят рублей в месяц.

Каркунов. Что для души-то моей делает! (Утирает слезы.) А мне бы не догадаться, не догадаться.

Вера Филипповна. Он приказал благодарить вас.