Две жемчужные нити - Василий Кучер

— Уберите от нас милицию. Разве шоферы сами не наведут порядок, без автоинспекции? Наши флотские первыми наведут.

По залу пронесся гул, заскрипели стулья.

— Что? Не верите? — удивился матрос. — Так я вам объясню проще. Кто принес нам в Новоград образцовую чистоту на всех улицах, дворах и площадях? Флот! Древняя морская традиция. Вы не согласны? Хорошо. Тогда я вам свежего свидетеля представляю. Вот здесь в первом ряду сидит ткачиха из района. Она только что прошла по просьбе Анатолия Ивановича в первый ряд. Работает на прядильной фабрике в Самгородке. Так вот у них там нет моря, и ясно, что нет флота. И чистоты такой, как у нас, тоже нет. Вот спросите у нее в перерыве.

Искра пылала от смущения, а моряк шел к ней, словно ничего не случилось, под аплодисменты всего зала. Только теперь она его узнала. Это был Виктор Добряков, тот, что подвез ее до Новограда. Только зачем он стал рассказывать о ней? Кто его просил об этом? А он уж устроился рядом и демонстративно, чтобы все видели, подал Искре руку, вежливо поздоровался. Ох уж эти матросы! Ну как тут на него рассердишься? И девушка ответила на приветствие и, лишь бы что-нибудь сказать, прошептала:

— А кто председатель?

— Верба Анатолий Иванович, наш партийный секретарь. Свой, моряк. Вот скоро увидите, какой он.

— Хватит уж, насмотрелась.

— Я вас обидел, Искра?

— А то нет? — вспыхнула девушка и отвернулась к окну. — Словно снег на голову… Кто вас просил?

— Простите, что так вышло. Прошу вас, Искра, — горячо зашептал он на ухо.

Искра промолчала. Опустила голову, стала перебирать на коленях длинные кисти красного шарфа.

— Я могу показать вам все бухты и весь город после собрания, если хотите, — шептал матрос. — Мы сразу найдем вашего брата, Искра. У меня в комендатуре один дружок служит. Это хорошо, что вы пришли на это собрание. Очень хорошо, Искра… Теперь они все, кто тут сидит, вас будут знать.

— Не было хлопот, — буркнула Искра.

На трибуне уже стояла какая-то девушка. Стройная, красивая, но бледная. Даже на возбужденном ее лице горели лишь два маленьких румяных пятна на щеках, а подбородок, и лоб, и высокая шея были белы как мрамор. Даже чуть-чуть желтоваты — ясно, что ткачиха. Это оттого, что воздух в цеху насыщен пылью от пряжи, а окна не откроешь, да их и нет вовсе, потому что и температура и влажность воздуха должны быть постоянны. Иначе пряжа пересохнет и будет скручиваться и пойдет тогда брак. Искра это знала отлично.

— Я честно вам говорю, рано еще, мы не заслужили пока это высокое звание, — настаивала она.

— Олеся! — встревоженно спросил председатель. — Что случилось?

— Буфет без продавца. Каждый день недостача. Или кто-нибудь деньги ворует, или продукты берет без денег, — устало проговорила Олеся. — Как же нам присваивать звание бригады коммунистического труда? Стыдно! Мы раз уже доплатили из своего кармана. Второй раз доплатили. Но это же не выход из положения. Значит, не доросли.

На галерке кто-то вскочил, закричал:

— Так вы закройте этот буфет! Пусть снова продавец торгует.

— Закроем, продавец будет, а нечестный человек так и останется! — отрезала Олеся. — Душа у него черная, сознательности ни на грош. А мы не хотим так. Мы хотим, чтоб не только во всем нашем городе, но и на комбинате была идеальная чистота. И чтобы все у нас было чистое. И одежда, и душа, и совесть, и взаимоотношения, и вера в каждого. Вот тогда и присваивайте нам звание.

В зале наступила тишина, напряженная и холодная. Никто даже не кашлянул, когда Олеся шла на свое место. Все были в растерянности и недоумении. Как можно отказаться от столь высокого и почетного звания бригаде, которая первой из самых отсталых в их Новограде завоевала право называться коммунистической?

Анатолий Иванович объявил короткий перерыв.

Капитан Корзун сидел в самом конце зала. Когда Олеся стала спускаться с трибуны, он вдруг вспомнил, как она хотела расцеловать Вербу, а теперь вот так его ошарашила, что тому пришлось объявить перерыв. «Шальная она, да и все тут. Семь пятниц у девки на неделе. Только то и знает, что варить воду!»

Искра же почему-то подумала совсем некстати: «Какой же у нее парень, если она такая ладная и боевая? Ох, и хорош, наверное… И уж наверняка моряк».

6

Искра шла искать переправу через бухту. Возле мрачного серого здания несколько человек о чем-то горячо спорили. О чем это они, да еще посреди улицы? Девушка остановилась и стала прислушиваться.

— А не рановато ли? — сердито покашливал седенький маленький старикашка. — Вот и этой ночью на Мачтовой горе кто-то бельишко стащил. Вместе с прищепками.

— Подумаешь, бельишко. Ты, батя, отстал, — иронически цедил сквозь зубы не по годам сутулый парень.

— Бельишко, бельишко, — вмешалась краснощекая женщина. — Вон на той стороне люди замки на ворота стали вешать. Запираются на ночь.

— Эх, рановато затеял это дело Анатолий Иванович, хоть он теперь и первый секретарь…

— Глупости! Когда-нибудь надо же с этим кончать! Царского орла с короной сбросили, контру в море скинули, а тюрьма осталась. Ее еще царь строил… Так испугался матросов, что вон какую отгрохал… Броненосца «Потемкина» боялся.

— Ой, смотрите, смотрите, как бы потом затылки не пришлось чесать.

Искра внимательно огляделась. Унылое здание и впрямь походило на тюрьму. На железных воротах белела какая-то бумажка. Девушка обошла споривших людей и подошла поближе. Это было объявление о том, что заводу точных приборов требуются токари, слесари, инженеры, оптики, мотористы и крановщики. Что они, чудаки, о тюрьме разговорились, когда тут люди на работу нужны…

В это время ворота распахнулись, и из них вышел одноглазый человек в мятой одежде, с котомкой за плечами. Он был небрит и заметно бледен. Опасливо озираясь, одноглазый шмыгнул через дорогу на другую сторону улицы и уже через минуту скрылся за углом.

«Да это же на самом деле тюрьма», — только теперь поняла Искра и, вспомнив одноглазого, вздохнула: вот еще одна станет счастливой… У него, наверное, есть девушка или жена. А может, уже и детьми обзавелся… И они обрадуются, увидев отца. Только она, Искра, все одна. Не видать ее любимого и не слыхать о нем. А что, если его нет тут, в Новограде? Уехал? Но ведь последнее письмо пришло отсюда. Он не мог так скоро уехать, даже если бы его перевели в другой город. Он бы хоть намекнул ей об этом в письме. Вот такая девичья судьба. Ему одна дорога, а ей, как в песне поется, в другую сторону. Но не в этом беда. Когда-нибудь да встретятся. Самое страшное, если он себе другую найдет, а ее бросит, разлюбив. И горе в том, что об этом она узнает слишком поздно и ничем помочь себе не сможет. Если бы она раньше узнала — может, еще и бросилась бы на помощь. А теперь реви не реви. Грызи сердце. Так уж повелось, всем людям известно, они давно трезвонят, а ты ничего не подозреваешь, не догадываешься. А когда хватишься, счастье твое уж упало в огонь, уж догорает, как последнее полешко на пожаре. Это, наверное, даже потяжелее, чем перешагнуть впервые через порог тюрьмы. Единственное спасение тогда — время. Жестокое и неумолимое время, которое уходит и уходит безвозвратно и приносит забвение.

«Да что это я расхныкалась? Со мной ведь такой беды не случилось. И не случится. А, чтоб ему! — сердилась в мыслях Искра. — Чтобы какой-то там заключенный заставил меня грустить. Ха-ха. Сам себе навредил, натворил преступлений, пусть и несет наказание… Таких нечего жалеть… Да и какое мне до него дело? Взрослый уже. Пусть сам за себя и держит ответ. Если всех жалеть и сочувствовать, так скоро и ноги протянешь от забот и усталости… Для этого есть власть, профсоюзы, общественные суды… Пусть разбираются. У меня и своих забот по горло… Все-таки правду говорят люди, что своя рубаха ближе к телу».

Искра, горько вздохнув, побрела назад к центру, в отдел кадров комбината, где должна была встретиться с сухопутным моряком Марчуком.

Девушка скользила равнодушным взглядом по лицам людей, сидящих на скамьях, расставленных вдоль аллеи. В одном из них она узнала одноглазого. Он весело разговаривал с каким-то дядькой в пестрой кепке и с трубкой в зубах. И не скажешь, что одноглазый только что вышел из тюрьмы и должен спешить домой. Вот тебе и обманчивое первое впечатление, которому поддалась Искра там, у тюрьмы, взглянув на одноглазого. Вот и пожалела ирода, а он и не думает лететь на всех парусах к родному дому… Какие они все-таки, эти мужчины! Все, видать, одним миром мазаны…

Не верь им, девушка, остерегайся каждого. Смотри внимательно, потому что потом будешь горько каяться… Вишь, заливается, словно со свадьбы идет.

Мимо них прошел какой-то мужчина, и оба они почему-то сразу умолкли. А тот даже не посмотрел на них. Шел, задумчиво склонив голову, время от времени посматривая на бухту и море, словно кого-нибудь дожидался оттуда… Так и ушел прочь, тихий, спокойный. Стал спускаться по крутым ступеням, которые вели к морю. И одноглазый снова захохотал, слушая сидящего рядом с ним человека. Но тут с ними поравнялась седая женщина, она шла, вся согнувшись под тяжестью двух больших стопок книг. Одноглазый со своим собеседником мигом бросились к ней, схватили книги. Искра чуть не вскрикнула от возмущения. Вот уж хулиганье, но они и не думали убегать, как ей показалось, а пошли рядом с женщиной к крутой лестнице, по которой только что спустился мужчина, вызвавший у них страх.