Ронья, дочь разбойника - Астрид Линдгрен

Но Бирк, видно, голодал по-настоящему, она не понимала почему. И ему пришлось ей объяснить.

— Сейчас мы просто нищие разбойники, понимаешь?! До того как мы пришли сюда, в Маттисборген, у нас тоже были и козы, и овцы. Теперь у нас остались только лошади, и их мы приютили на зиму у одного крестьянина, далеко за лесом Борки. Спасибо и за это, ведь иначе мы бы их, верно, уже съели. У нас был небольшой запас муки, но теперь и он истощается. Тви, тьфу, ну и зима у нас была!

Ронья чувствовала себя так, словно на ней и на всем Маттисборгене лежит вина за то, что Бирку пришлось так тяжко и что он стал теперь такой тощий и изголодавшийся. Но, несмотря ни на что, он мог еще смеяться.

— Нищие разбойники, так оно и есть! Разве ты не чувствуешь, что от меня несет дерьмом и нищетой? — ухмыляясь, спросил он. — У нас почти что не было воды. Нам пришлось растапливать снег, потому что слишком долго нельзя было спуститься в лес и достать из-под снега воды из ручья. А потом еще поднять ведро с водой наверх по веревочной лестнице в страшную снежную бурю. Ты пробовала когда-нибудь? Нет, иначе бы ты знала, почему от меня пахнет, как от настоящего грязного разбойника!

— Так пахнет от всех наших разбойников тоже, — заверила его Ронья, чтобы хоть немножко утешить Бирка.

От нее самой пахло очень хорошо, потому что Лувис мыла ее в большой деревянной бадье, стоявшей перед очагом, каждый субботний вечер и вычесывала из волос вшей у нее и у Маттиса каждое воскресное утро. Хотя Маттис жаловался, что она заодно вырывает у него еще и волосы, и не желал, чтобы его причесывали. Но это ему не помогало.

— Хватит с меня и двенадцати лохматых вшивых разбойников! — говаривала обычно Лувис. — Вашего хёвдинга я намереваюсь вычесывать на этом и на том свете, пока я в силах держать в руках частый гребень.

Ронья испытующе посмотрела на Бирка при свете фонаря. Даже если ему и вычесывали вшей, все равно волосы покрывали ему голову, словно медный шлем, и собой он был ладный, с прекрасной осанкой. «Красивый у меня брат», — подумала Ронья.

— Не беда, что ты нищий, вшивый и грязный, — сказала она. — Но я не хочу, чтобы ты ходил голодный.

Бирк засмеялся.

— Откуда ты знаешь, что я вшивый? Ну да, конечно, у меня вши! Хотя пусть я лучше буду вшивый, чем голодный, это уж точно!

Внезапно он стал серьезным.

— Тви, тьфу, ужасно быть голодным! Но все же следовало мне приберечь краюшку хлеба для Ундис!

— Я, пожалуй, смогу принести еще! — подумав, сказала Ронья.

Но Бирк покачал головой:

— Нет, я ведь не могу забрать домой хлеб для Ундис и не сказать, где я его взял. А Борка с ума сойдет от ярости, если узнает, что я принимаю от тебя хлеб, да еще вдобавок стал твоим братом!

Ронья вздохнула. Она понимала, что Борка, должно быть, ненавидит людей Маттиса так же, как Маттис ненавидит людей Борки. Но как это мешало ее дружбе с Бирком!

— Мы всегда сможем встречаться только тайком, — печально сказала она, а Бирк подтвердил:

— Да, это так! А я ненавижу делать что-либо тайком!

— Я тоже, — сказала Ронья. — Нет ничего хуже на свете, чем лежалая соленая рыба и длинная зима. Но еще хуже делать что-то тайком, это просто глупость.

— Но ты все-таки это делаешь?! Ради меня?! Погоди, весной станет лучше, — сказал Бирк, — а пока мы сможем встречаться в этом ледяном подземелье.

Оба они мерзли так, что стучали зубами, и в конце концов Ронья сказала:

— Мне, пожалуй, пора идти, пока я не замерзла насмерть.

— Но ты ведь придешь завтра снова? К своему вшивому брату?

— Я приду и принесу частый гребень и кое-что еще, — пообещала Ронья.

И свое слово она сдержала. Каждый день ранним утром, пока продолжалась зима, встречалась она с Бирком внизу, в подземелье, и поддерживала в нем жизнь припасами из кладовых и клетей Лувис.

Иногда Бирку было стыдно принимать ее дары.

— Мне кажется, я вас объедаю, — говорил он.

Но Ронья лишь смеялась в ответ:

— Может, я не дочь разбойника? Почему же я не должна грабить?

Вообще-то, она знала, что большая часть припасов, хранившихся у Лувис, уже была украдена у богатых лавочников во время разбойных набегов.

— Разбойник берет не спрашивая и безо всякого разрешения, это-то я наконец поняла, — сказала Ронья. — А теперь я сама так поступаю, будто меня этому научили. Так что давай ешь!

Каждый день она приносила ему также мешочек муки и мешочек гороха, чтобы он тайком добавил их к припасам Ундис.

— До чего же я дошла! Помогаю выжить разбойникам Борки! Если бы Маттис узнал про это!

Бирк говорил ей спасибо за ее доброту.

— Ундис каждый день удивляется, что в ее ларях не иссякли еще мука и горох. Она думает, что это проделки каких-то диких виттр, — сказал, рассмеявшись, Бирк.

Теперь он стал чуть больше походить на себя самого, и глаза его уже не казались больше голодными, и Ронья так радовалась этому.

— Кто его знает, — продолжал Бирк, — может, матушка правду говорит, может, это в самом деле проделки диких виттр. Потому что ты, Ронья, похожа на маленькую виттру.

— Хотя и добрую, без когтей! — подхватила Ронья.

— Да, такой доброй виттры свет не видывал! Сколько раз еще собираешься ты спасать мне жизнь, сестренка?

— Столько же, сколько ты спасешь меня, — ответила Ронья. — Ведь нам друг без друга никак не обойтись. Теперь я это поняла.

— Да, это правда, — подтвердил Бирк. — И пусть потом Маттис и Борка думают что хотят.

Но Маттис и Борка ничего об этом не думали, ведь они ничего не знали о встречах названных сестры и брата под сводами подземелья.

— Ты сыт? — спросила Ронья. — Тогда я иду к тебе с частым гребнем.

Подняв гребень, словно оружие, она двинулась к нему. У нищих разбойников Борки не было даже частого гребня! Тем лучше! Ей нравилось ощущать под руками мягкие волосы Бирка и вычесывать их гораздо дольше, чем требовала этого, строго говоря, необходимость.

— Я уже и так избавился от вшей, даже слишком, — сказал Бирк. — Так что, по-моему, теперь ты вычесываешь меня зря!

— Поглядим — увидим! — пообещала Ронья и с силой провела частым гребнем по его волосам.

Суровая зима мало-помалу становилась мягче. Сугробы начали понемногу таять, а однажды Лувис хорошей метлой выгнала разбойников на двор, чтобы они выкупались в снегу и крепкой щеткой смыли с себя самую страшную грязь. Сами они этого не хотели и всячески противились. Фьосок даже утверждал, что купаться в снегу, мол, опасно для здоровья. Но Лувис стояла на своем.

— Пришла пора изгнать из замка зимний запах, — сказала она, — даже если ни один разбойник не согласится на это.

Безжалостно выгнала она их на снег. И вскоре повсюду по заснеженным склонам холмов, спускавшихся вниз, к Волчьему ущелью, катались голые, дико вопящие разбойники. Они ругались так, что только пар шел, проклинали бесчеловечную жестокость Лувис, но все-таки усердно терли себя снегом, как она велела, не смея ей перечить.

И только Пер Лысуха все еще отказывался купаться в снегу.

— Помереть я и так помру, — говорил он. — И пусть моя грязь останется при мне.

— Твое дело! — отвечала Лувис. — Но перед смертью ты мог хотя бы постричь волосы и бороды остальным бешеным баранам.

Пер Лысуха сказал, что охотно это сделает. Он умел ловко орудовать ножницами, когда надо было стричь овец и ягнят, так что постричь какого угодно бешеного барана для него, верно, не составит труда.

— Но мои собственные две волосинки я стричь не стану. К чему лишняя морока, ведь мне все равно скоро на тот свет! — сказал он и ласково погладил свое лысое темя.

Тут Маттис схватил его своими огромными ручищами и приподнял над землей.

— На тот свет тебе? Это ты брось! Я еще не прожил ни единого дня своей земной жизни без тебя, старый ты дурень! И ты не смеешь меня предать, ни с того ни с сего умереть и бросить меня, ясно?

— Милый мой мальчик, это мы еще посмотрим! — сказал Пер Лысуха.

Вид у него был очень довольный.

Остаток дня Лувис кипятила и стирала во дворе замка грязные лохмотья разбойников. А в каморе, где хранилось старье, разбойники искали, что бы им натянуть на себя, пока их собственная одежда сушится; большей частью это были вещи, которые награбил и притащил домой дедушка Маттиса.

— Неужто кто-нибудь, у кого есть хоть капля разума в голове, может надеть на себя такое? — удивлялся Фьосок, нерешительно напяливая через голову красную рубаху. Однако с ним еще куда ни шло! Хуже обстояли дела с Кнутасом и Коротышкой Клиппом, которым пришлось довольствоваться юбками и лифами, поскольку вся мужская одежда кончилась, когда они пришли и захотели одеться. Женская одежда не улучшила их настроение. Но Маттис и Ронья как следует повеселились.

Чтобы помириться со своими разбойниками, Лувис угостила их в тот вечер куриной похлебкой. Они сидели, набычившись, за длинным столом, вымытые дочиста, подстриженные и совершенно неузнаваемые. Даже запах в замке стал другим.