Ронья, дочь разбойника - Астрид Линдгрен

Чтобы помириться со своими разбойниками, Лувис угостила их в тот вечер куриной похлебкой. Они сидели, набычившись, за длинным столом, вымытые дочиста, подстриженные и совершенно неузнаваемые. Даже запах в замке стал другим.

Но когда могучий аромат сваренной Лувис куриной похлебки распространился над длинным столом, разбойники перестали хмуриться. А поев, стали, по своему обыкновению, петь и плясать, впрочем, немного пристойнее, чем всегда. Даже Кнутас и Коротышка Клипп не стали беситься, как прежде, когда подпрыгивали чуть ли не до потолка.

8

И вот, словно ликующий крик, над лесами вокруг Маттисборгена поднялась весна. Снег растаял. Со всех горных склонов стекали потоки воды, искавшие дорогу к реке. А река ревела и пенилась, опьяненная весной; ее водопады и пороги распевали безумную песнь весны, песнь, которая никогда не смолкала. Ронья слышала ее каждую минутку, когда не спала, и даже в ночных своих сновидениях. Длинная, ужасная зима миновала. Волчье ущелье давным-давно освободилось от снега. Там бежал теперь шумящий ручеек, и вода плескалась под копытами лошадей, когда Маттис со своими разбойниками однажды ранним утром проезжали через узкий скалистый проход. Минуя его, разбойники пели и свистели. Эх, наконец-то снова начнется чудесная разбойничья жизнь!

И наконец-то Ронья могла отправиться в свой лес, по которому так тосковала. Ей давно уже не терпелось поглядеть, что творится в ее угодьях с того самого момента, когда снег растаял и все льды вместе с талой водой унеслись прочь. Но Маттис упорно не пускал ее из дома. Он утверждал, что весенне-зимний лес полон опасностей, и отпустил ее на волю не раньше чем настала пора ему самому выезжать за добычей вместе со своими разбойниками.

— Ну, Ронья, теперь можешь идти, — разрешил он. — Да смотри только, не утони в какой-нибудь маленькой подлой луже.

— Да, так я и сделаю, — сказала Ронья, — чтобы у тебя наконец-то было из-за чего шипеть.

Маттис посмотрел на нее огорченно.

— Ах ты, моя Ронья! — со вздохом произнес он.

Затем прыгнул в седло и во главе своих разбойников пустился вскачь по склонам холмов и исчез.

Не успела Ронья увидеть хвост последней лошади, исчезавшей в Волчьем ущелье, как она тут же помчалась следом. Да, она тоже пела и свистела по-разбойничьи, переходя вброд холодные воды ручья. А потом побежала. Она бежала и бежала, пока не очутилась у озера.

А там ее уже ждал Бирк. Как и обещал. Он лежал, растянувшись на каменной плите, и грелся на солнце. Ронья не знала, спит он или бодрствует, и, взяв камень, бросила его в озеро, чтобы проверить, услышит ли он плеск потревоженной воды. Бирк услыхал и, мигом взлетев вверх по склону, пошел ей навстречу.

— Я долго «ждал тебя, — сказал он, и она снова ощутила, как в душе ее разливается нежная радость оттого, что у нее есть брат, который ждал ее и хотел, чтобы она пришла.

И вот — она здесь! И Ронья, горя нетерпением, с головой окунулась в весну и стала радостно купаться в ней. Повсюду вокруг нее все было так чудесно, что душа ее переполнилась через край. И она закричала, как птица, громко и пронзительно. Кричала она долго, а потом стала объяснять Бирку:

— Я должна выкричаться. Это мой весенний клич. Иначе я лопну. Слушай! Ты тоже должен слышать весну!

Они молча постояли некоторое время, слушая, как щебечет, и шумит, и поет, и журчит их лес. На всех деревьях, во всех водах и зеленых зарослях жизнь била ключом, повсюду звучала звонкая, безумная песнь весны.

— Я чувствую, как зима выходит из меня, — сказала Ронья. — Скоро я буду такая легкая-прелегкая, что смогу летать.

Бирк подтолкнул ее:

— Тогда лети! Там, наверху, немало диких виттр, можешь лететь вместе с их стаей.

Ронья рассмеялась:

— Да, я погляжу еще, как у меня получится.

Но тут она услыхала топот лошадей. Где-то они мчались быстрым галопом вниз, к реке, и она заторопилась:

— Идем! Я так хочу поймать дикую лошадку!

Они помчались к реке и увидели сотни лошадей, которые с развевающимися гривами неслись по лесу так, что земля гудела под их копытами.

— Должно быть, их напугал медведь либо волк, — сказал Бирк. — А иначе чего бы им бояться?

Ронья покачала головой:

— Они не боятся, они просто носятся, вытряхивая зиму из тела. Но когда они устанут и будут пастись на поляне, я поймаю одну из них и отведу ее домой, в Маттисборген, я давно об этом мечтала.

— В Маттисборген? Зачем тебе там лошадь? Ведь скакать верхом ты будешь в лесу! Пожалуй, мы поймаем двух лошадей и будем кататься здесь верхом!

Немного подумав, Ронья сказала:

— Видать, даже у людей из рода Борки бывает иногда разум в черепушке. Так и сделаем! Пошли! Посмотрим!

Она развязала свой кожаный ремень. У Бирка теперь тоже был такой же, и со своими лассо наготове они укрылись за камнем рядом с лесной поляной, где обычно паслись дикие лошади.

Им было вовсе не скучно ждать.

— Я могу просто так сидеть здесь и радоваться, и купаться в весне, — сказал Бирк.

Ронья украдкой посмотрела на него и тихо пробормотала:

— Потому-то ты мне и нравишься, Бирк, сын Борки!

Они долго сидели там молча, радостно купаясь в весне. Они слышали, как громко, на весь лес, поет черный дрозд и кукует кукушка. Новорожденные лисята кувыркались возле своей норы совсем близко от них, на расстоянии брошенного камня. Белки суетились на верхушках сосен, и дети видели, как по мшистым кочкам скачут зайцы и исчезают в лесных зарослях. Совсем рядом с ними мирно грелась на солнце гадюка, у которой вот-вот должны были появиться на свет змееныши. Ронья с Бирк не мешали ей, а она не мешала им. Весна была для всех.

— Ты прав, Бирк, — сказала Ронья. — Зачем я потащу с собой лошадь из леса, где ее дом? Но ездить верхом я хочу. А теперь — пора…

Поляна внезапно заполнилась лошадьми, которые тут же начали щипать траву. Они спокойно паслись, наслаждаясь свежей зеленью.

Бирк показал Ронье на двух молодых каурых лошадок, которые вместе паслись поодаль от табуна.

— Что ты скажешь об этих?

Ронья молча кивнула головой. И с лассо наготове приблизились они к лошадям, которых собирались поймать. Они подкрадывались к ним сзади, медленно и беззвучно, очень медленно, но все ближе и ближе. И тут какая-то веточка надломилась под ногой Роньи, и тотчас весь табун насторожился, прислушиваясь и готовясь бежать. Но так как ничего опасного не было видно, ни медведя, ни волка, ни рыси, ни какого-либо другого врага, они успокоились и снова стали пастись.

И две молодые лошадки, которых выбрали себе Бирк и Ронья, сделали то же самое. Теперь они были совсем близко. Дети молча кивнули друг другу, и тут же, разом, взметнулись их лассо… В следующий миг слышно было лишь, как дико ржали обе захваченные в плен лошади… А потом — громкий топот копыт, когда остальной табун бежал прочь и скрылся в лесу.

Они поймали двух диких молодых жеребцов, которые брыкались, и били копытами, и вырывались, и кусались, и яростно пытались освободиться, когда Бирк и Ронья хотели привязать их к деревьям.

Под конец им удалось привязать своих пленников, и, когда наконец это было сделано, дети быстро отскочили прочь, чтобы их не задели взлетающие на их головами копыта лошадей. Потом они стояли, задыхаясь и глядя, как брыкаются их норовистые лошади, а пена так и течет по их бокам.

— Но нам надо ездить верхом, — сказала Ронья. — А эти не дадут оседлать себя с первого раза.

Бирк это тоже понимал.

— Сперва нам надо дать понять, что мы не желаем им зла.

— Я уже пыталась это сделать, — сказала Ронья. — Я дала жеребенку ломтик хлеба. И если б я не отдернула быстренько руку, то вернулась бы домой к Маттису с парой откушенных пальцев, болтающихся у пояса. Это его не очень бы обрадовало.

Бирк побледнел.

— Ты хочешь сказать, что этот негодник, этот шалый пытался куснуть тебя, когда ты подошла к нему с ломтиком хлеба? Он в самом деле хотел куснуть тебя?

— Спроси его самого, — посоветовала Ронья угрюмо.

Она недовольно посмотрела на обезумевшего от ярости жеребца, который продолжал шуметь и бесноваться.

— Шалый — хорошее имя, — сказала она. — Так я и буду называть его.

Бирк расхохотался:

— Тогда ты должна дать другое имя моему жеребцу.

— Да, он такой же дикий, как и мой, — сказала Ронья. — Можешь назвать его Дикий.

— Послушайте-ка вы, дикие лошади! — заорал Бирк. — Теперь мы вас окрестили. А звать вас Шалый и Дикий, и вы теперь наши, хотите вы того или нет!

Шалый и Дикий не хотели, это было заметно. Они рвались на волю, они кусали кожаные ремни, пот лил с них градом, но все-таки они продолжали лягаться и бить копытами, а их дикое ржание пугало животных и птиц во всей округе.

Но день клонился к вечеру, и они мало-помалу устали. Под конец они уже тихо стояли, свесив головы, и только время от времени ржали смирно и печально.