Гангстер - Лоренцо Каркатерра

Паолино, прищурившись, посмотрел на солнце; под жаркими лучами его белая кожа уже успела покраснеть.

— Еще три часа, — сказал он, — и корзина будет полна.

— Все эти ракушки для нас? — спросил Анджело. Рукава его белой футболки были связаны, она прикрывала ему спину.

— Столько, сколько сможем съесть, — ответил Паолино. — А остальное отдадим соседям.

— Хочешь попить, папа? — спросил Анджело, вынимая бутылку красного вина, завернутую в тряпку.

Паолино сполоснул руки в кристально чистой воде и подошел к Анджело. Они вдвоем покинули Нижний Манхэттен глубокой ночью на фургоне знакомого молочника, отправившегося в Бронкс по своим ежедневным торговым делам. Большую часть пятичасовой поездки они спали, а оставшееся время любовались пейзажем по сторонам дороги. Между мальчиком и отцом появилась быстро расширяющаяся пропасть, и Паолино чувствовал, что никак не может помешать начавшемуся отдалению. Слишком мало времени он мог уделять своему сыну, которому уже пошел девятый год; тех минут, которые он был в состоянии урвать от сна после изнуряющей работы, явно не хватало для полноценного общения. Это была еще одна катастрофа из той бесконечной цепи бедствий, которыми ему пришлось расплатиться со своей новой родиной за то, что она впустила его.

Паолино возненавидел Италию за ту легкость, с которой она отдалась в грязные руки организованной преступности. Но, оказавшись в Нью-Йорке, он увидел, что здесь опасностей несравнимо больше. Улицы Нижнего Манхэттена засасывали таких мальчиков, как его Анджело, и выталкивали в зловещий мир, обещавший залатать их дырявые карманы смятыми комьями нетрудовых, легких денег. Анджело, оставаясь еще совсем ребенком — по возрасту, — уже поглядывал на запасной выход из грязного тупика, который представляла собой жизнь в наемной трущобной комнатушке.

Паолино бросил рубашку на борт лодочки. Искрящаяся на солнце вода напоминала ему о давних временах, когда он проводил дни в долгих прогулках по зеленым холмам, и свежим лугам, и вдоль окаймленных деревьями дорог, присматривая за своим стадом. Тогда собственное будущее казалось ему ясным, как безоблачное летнее небо. То время, как ему казалось сейчас, было очень недолгим и происходило в месте, столь же далеком от него, как звезды. Он ощущал себя так, будто попал в средоточие чьей-то чужой жизни и рассматривает ее со стороны, перебирая воспоминания совершенно незнакомого человека.

— Даже не помню, когда я в последний раз грелся на солнце, — сказал Паолино. — До чего же хорошо!

— Долго еще мы здесь будем? — спросил Анджело. Его английский становился все лучше с каждым днем, мешало лишь то, что он жил в окружении нью-йоркских итальянцев, которым казалось намного легче продолжать разговаривать на родном языке, чем добавлять к своим многочисленным трудностям освоение нового. Даже заикаться он стал заметно меньше.

— Молочник проедет здесь в четыре, — ответил Паолино и протянул руку, чтобы взять у сына бутылку. Глотая домашнее вино, Паолино рассматривал краем глаза лицо мальчика; черты юного лица имели такое сходство с чертами матери, что Паолино вздрогнул. — А в чем дело? Тебе нужно куда-то идти? — спросил он, вытирая губы и возвращая бутылку Анджело.

— Я нужен Пудджу, — сказал Анджело.

— Ему нужна твоя помощь? — переспросил Паолино. — А зачем?

— Я не знаю, — ответил Анджело.

— Послушай меня, Анджело, — сказал Паолино, положив влажную руку на колено мальчика. — Я знаю, что сейчас тебе приходится несладко. Жизнь у нас не слишком хорошая. Но будет лучше. Когда упорно трудишься, жизнь обязательно изменится к лучшему. Это единственный способ жить, какой я знаю и которому хочу научить тебя.

— Ангус Маккуин не трудится, — сказал Анджело. — И живет лучше.

— Ангус Маккуин — преступник, — прошипел Паолино, его глаза потемнели от ненависти к этому человеку и его образу жизни. — Он слишком плох для того, чтобы работать. Он живет за счет моей работы. Моего пота. Он может научить тебя только неправильной жизни. Жизни, отравленной ядом.

— Он учит меня играть в карты, — сказал Анджело.

— Ты еще маленький, — сказал Паолино. — Когда ты станешь постарше, он научит тебя чему-нибудь похуже.

— Ты боишься его? — спросил Анджело.

— Я боюсь за тебя, — ответил Паолино. — Я знаю, какое зло творят эти люди. Я видел это в Италии своими собственными глазами. И не желаю видеть это здесь. Не желаю, чтобы все повторилось снова.

— Так ты поэтому приехал в эту страну? — спросил Анджело, уставившись на корзину с мидиями.

— Я приехал ради тебя, — сказал Паолино. — Я хотел для тебя лучшей жизни, чем та, что была у нас в Италии. Но я не смогу сделать этого, если ты предпочитаешь этих людей мне.

— Они мои друзья, — сказал Анджело, вновь подняв глаза к Паолино.

— Но мне они враги, — сказал Паолино. — Если ты останешься с ними, станешь одним из них, то не сможешь оставаться моим сыном.

Анджело отвел взгляд и долго рассматривал залив, на его лицо набежало теплое спокойное выражение.

— Я люблю тебя, папа, — прошептал он. — Но я не хочу быть похожим на тебя.

Паолино глядел на профиль своего сына и испытывал почти неодолимое желание заплакать. Он всегда считал Анджело слабым, непригодным к тем требованиям, которые предъявляла к людям эта жестокая страна. Теперь он понял, что ошибался. В хилом теле его сына имелась твердая сердцевина, о которую должны были сломаться зубы всех опасностей, что поджидали его впереди.

— Ты не будешь похож на меня, Анджело, — сказал Паолино, гладя голову мальчика влажной ладонью. — Ты сильный. У тебя будет в жизни много трудностей, но это тебе не грозит.

Анджело снова повернулся к отцу; солнце сверкало прямо у него над головой.

— Отдохни, папа, — сказал он. — А я буду ловить ракушки.

Не дожидаясь ответа, Анджело спрыгнул в воду и отошел на несколько шагов ближе к берегу. Весь остаток дня он шустро вылавливал из песка укрывшихся моллюсков.

Жозефина и Анджело медленно шли по многолюдной улице, старуха опиралась правой рукой на согнутую левую руку мальчика. Летний день уже клонился к вечеру, и на улицах было полно мужчин, возвращавшихся домой с работы, и женщин, торопившихся в свои перенаселенные квартиры, чтобы начать готовить обед. Анджело прижимал к груди небольшой бумажный пакет с перезрелыми помидорами и красным луком. Они с Пудджем работали на Ангуса Маккуина как разносчики с неполной занятостью, два раза в неделю, получая товар и сдавая деньги в задних комнатах баров и столовых. Анджело за это платили два доллара в неделю, и он с удовольствием ощущал деньги в своем кармане. Тогда он впервые почувствовал вкус незаконно добытых денег, и он ему понравился.

«Деньги — только ради них и становятся гангстерами, — любил, повзрослев, пофилософствовать Пуддж, когда его тянуло поболтать после хорошего обеда. — А все остальное — оно и есть остальное. Деньги — это приманка, на которую ты клюешь. Если не веришь мне, то скажи: есть хотя бы один гангстер, достойный называться этим именем, который начал бы свою жизнь не в крайней нищете? Тачки, биксы, богатые хавиры — все это приходит позже, но на самом деле ты попадаешь на крючок, как только чувствуешь, что значит всегда иметь хрусты на кармане. Ну, а когда ты упакуешься так, что вроде бы нечего больше и хотеть от жизни, ты обнаруживаешь, что тебе совершенно некуда податься. Быть гангстером — вот и все, что ты умеешь, и больше ты никем не можешь стать. А все он, тот первый доллар, который ты сделал еще сопливым пацаном».

— Я хотел бы купить тебе что-нибудь, — сказал Анджело, посмотрев на Жозефину. — Подарок.

— Да разве мне что-то нужно? — пожала плечами старуха. — Помидоры на ужин у нас есть, а утром будет и свежее молочко. Лучше побереги денежки. Чтобы они не разлетались, как только окажутся у тебя в руках.

Анджело поглядывал на лотки, мимо которых они проходили, на ящики, где красовались политые водой овощи и фрукты, на горы мяса и рыбы, разложенные на больших глыбах льда. Уже заворачивая за угол, он заметил низкорослого мужчину, жарившего каштаны на открытой жаровне.

— Подожди меня, — сказал он Жозефине и сунул ей в руки помидоры и лук. Она стояла и, улыбаясь, смотрела, как продавец насыпал жареные каштаны в бумажный пакет. Анджело расплатился и протянул покупку бабушке. — Я знаю, ты их любишь.

Жозефина взяла пакет у Анджело и кивнула, тронутая поступком мальчика, которого искренне полюбила.

— Я часто жарила их для мужа, — сказала она, глядя перед собой. — Мы ели их по вечерам и запивали стаканом-другим вина. Это было наше время — только мы и никого из посторонних. Мне всегда нравилось, как после их приготовления пахнет в доме. А теперь, когда я прохожу мимо этих торговцев, запах жареных каштанов всегда напоминает мне о муже и о тех вечерах.