Кольцо златовласой ведьмы - Екатерина Лесина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Я выясню, кто это сделал, и…
– Ты перестанешь искать любовниц в этом доме, – строго сказала матушка. – Они успокоятся, когда поймут, что ни одна из них, сколь бы ни старалась, не займет место в твоей постели и в твоем сердце. Пока же ты даришь свое внимание всем, каждая живет надеждой, что именно она станет для тебя единственной.
Пожалуй, в этих словах имелся резон, и пусть приказ матушки – а она крайне редко навязывала Арриго собственную волю – и доставлял ему некоторые неудобства, однако Арриго исполнил его.
Он заставил себя не обращать внимания на женщин, а матушка, не желая причинять сыну мучения, поспешила избавить дом от излишне красивых служанок.
И следовало бы сказать, что наступили счастливые времена, но…
…Арриго был бессилен перед собственной натурой.
Он желал любви, хотя и не был способен испытать сколь бы то ни было сильное чувство.
Туфании было больно слушать его откровенный рассказ, однако вместе с болью она была благодарна ему за правду.
…мир, словно назло ей, был полон прекрасных женщин.
Зрелых матерей, которым наскучило пресное замужество. И юных девиц, лишь мечтающих пойти к венцу. Богатых дочерей и бедных, чьим единственным приданым были красота и благочестие. Ему нравилось играть, находить ключи к ледяным сердцам, красться в темноте, испытывая судьбу на прочность, дразнить ревность мужей, вновь и вновь ускользая от справедливого возмездия.
Ее звали Мария. Она была юна и прекрасна.
Горда, как дочь древнего рода.
Бедна.
И помолвлена. Ее жених отличался тем вспыльчивым норовом, что свойственен ревнивцам. Его уродство было столь же велико, сколь его богатство, а богатство – безразмерно. И он считал Марию своей собственностью…
…Арриго же был очарован тихой, хрупкой ее красотой.
Она, верная данному слову и будущему супругу, не желала слышать ласковых слов, отвергала дары, которые ей присылали, и ни шагу не ступала без дуэньи, старой склочной старухи. А та, спеша выслужиться перед хозяином, берегла девичью честь паче собственной.
– Что ж, – матушка, видя страдания единственного сына, которые глубоко ранили ее сердце, смилостивилась, – если эта девушка пришлась тебе по душе, тогда – женись.
Она же сама все устроила, спешно, словно опасаясь, что пожар, охвативший сердце Арриго, вот-вот погаснет. Конечно, случился скандал, но… Арриго простили. Ему всегда и все прощали.
А Мария… она была счастлива: тихая, робкая… нежный цветок. Она шла к алтарю, преисполненная светлых надежд, видя в таких переменах своей жизни благое намерение, едва не благословение Господа…
Счастье длилось два месяца. Долго? Тогда Арриго казалось, что оно будет вечным, но…
…нет, Мария не утратила ни толики своей красоты, но она больше не вызывала в душе Арриго былого восторга. Тем более, что он вновь влюбился.
Та, другая, была ярка и горяча. Жена же вдруг стала холодной и скучной. И Арриго оставил жену…
– Мальчик мой, – матушка, напротив, чем дальше, тем больше любила новообретенную дочь. Да и как было не полюбить это светлое дитя? – Ты поступаешь неразумно. Твоя холодность способна обидеть Марию.
– Она мне надоела.
– Но ты сам решил взять ее в жены.
– Я ошибся. Я люблю другую!
– Как надолго? – Матушка глядела на него с непривычной строгостью и упреком. – Как скоро ты разочаруешься и в ней? И бросишься искать новую любовь? Она – призрак, за которым ты спешишь, не видя никого на собственном пути.
Он разозлился. Как может говорить так матушка, единственный, пожалуй, человек, чье мнение было важно для Арриго?
– Твоя жена дана тебе Богом. И ты обязан проявить к ней то внимание и заботу, которых она достойна. Признаюсь, что вначале я согласилась на эту свадьбу лишь из любви к тебе, но… Мария мне как дочь. И я не позволю тебе ее обидеть.
– Ты не можешь приказывать мне!
Что он испытал? Гнев? Раздражение? Ревность? Пожалуй, именно ревность. Прежде матушка никогда не говорила о том, что любит кого-то, помимо Арриго! И вот теперь она заботится об этой тоскливой девчонке, с которой и поговорить-то не о чем.
– Мальчик мой. – Матушка вздохнула, она не ожидала, что сын раскается – ему неведомо было раскаяние, – однако надеялась, что Арриго хотя бы прислушается к ее советам. – Никто не требует от тебя супружеской верности, но толика уважения… оскорбляя свою жену, ты оскорбляешь и меня. Будь немного более осмотрителен. Не позволяй злым языкам и похоти разрушить нашу жизнь.
Если бы гордость не помешала ему услышать то, что говорила матушка… если бы новая любовь не заслонила разум… если бы все сложилось иначе…
Он, словно капризное дитя, сделал все наперекор.
Слухи? Что для него слухи?
Слезы жены… женщины всегда плачут.
Молчаливое неодобрение матери… она простит. Она всегда его прощала.
Скабрезные шутки… они веселые, Арриго первым готов смеяться над ними.
Он веселился с усердием безумца, желая доказать всем и каждому, что стоит выше предрассудков. И случилось именно то, чего опасалась матушка: сердце Марии не выдержало.
Ангелам тяжко жить на земле.
Известие о болезни жены Арриго воспринял равнодушно. Честно говоря, не поверил он, видя в этой новости очередную уловку матушки, которая все никак не желала смириться с распутным образом жизни дорогого сына. Он отправил ей гневное письмо, требуя оставить его в покое, хотя и пожелал скорейшего выздоровления.
Он был влюблен. Богат. Молод. Свободен. И разве кто-нибудь в его возрасте задумывается о смерти? Тем паче, чужой… Мария… Мария больше не трогала его душу.
Она умерла в начале лета, в тот самый день, когда он все же снизошел до визита в дом, скорее желая примириться с матушкой, нежели с женой. Он опоздал на час и с тех пор не мог отделаться от мысли, что, будь он немного расторопнее, Мария осталась бы жить.
В ее комнате пахло ладаном. А плотно задернутые шторы укрывали ее, истощенную, от солнечного света. И белая кожа сделалась белее обычной.
В первое мгновенье Арриго решил, что она спит, и вновь поразился тому, сколь прекрасна его жена. Неужели он добровольно сбежал от нее к другой? Что ему другая – она яркая, но утомительна. Изводит нервы, требует чего-то… вот она, истинная красота.
– Мария, – Арриго принес ей розу из королевского сада. – Сегодня ты чудо как хороша…
Он готов был уже искренне просить прощения, обещать, что больше никогда не оставит ее, клясться в любви, которая вновь зажглась в его душе, яркая, как первая звезда.
А оказалось – она мертва.
Ее щеки были еще теплыми, но сердце молчало. И руки ее медленно остывали в его руках. Он все сидел у кровати, надеясь отогреть их. Дышал на них. Целовал тонкие пальцы, шептал, что нет ей нужды расставаться с жизнью… Шутил. Смеялся. Горьким безумным смехом. Рассказывал ей последние сплетни. И умолял – открой глаза!
Бессмысленно.
Ее забрали, унесли, ее – хрупкое дитя. И матушка, такая вдруг сразу постаревшая, сказала:
– Я не желаю видеть тебя в этом доме.
Арриго показалось, что он ослышался.
Или ее разум помутился от горя?
От старости?
Она – некрасивая. Седовласая. С морщинистым лицом, на котором выделяется неестественной гладкостью лоб. Ее подбородок – тяжелый, а шея – коротковата. И в своем обычном – после смерти отца – черном наряде матушка походит на ведьму.
– У меня больше нет сына, – она перебирала четки. – Мой сын умер.
– Мама, что ты говоришь?!
– Правду.
Арриго был жив. И зол. Еще недавно преисполненный скорби, теперь он испытывал разве что гнев.
– У тебя нет сердца. И ты не способен любить никого, кроме себя, – матушка поцеловала серебряный крест. – Было время, когда я гордилась каждым твоим шагом, каждым словом, каждым поступком, не желая видеть, сколь уродливы они. Сколь уродлив ты сам.
– Ты выжила из ума!
– Скорее, ко мне вернулся разум.
Матушка поднялась и подошла, коснулась его щеки сухой холодной ладонью, которая вдруг показалась Арриго неживой.
– Я виновата в том, что привела тебя в этот мир.
На глаза его навернулись слезы. Он вновь чувствовал себя ребенком, желавшим лишь одного – угодить ей. Быть самым лучшим, самым достойным!