Сокровища града Китежа - Жюль Мэнн

Трижды прокляв господина Петрова, его «доха» и «валенки», мы отказались платить за них пошлину и оставили их посмеивающимся таможенным чиновникам.

Всей этой историей больше всего был смущен дорогой учитель. Он молчал, конфузился и краснел.

Это действительно странно. Ведь букинисты Парижа свезли нам сотни, тысячи географий России, ведь дорогой учитель имел в своем распоряжении 43087 карт России и среди них 1241 климатическую, и вдруг профессор допустил эти шубы…

Ну да ладно, — слава богу, мы от них отделались. Мы вышли на перрон и теперь уже никто не смотрел на нас удивленными глазами — вероятно, причина удивления осталась в таможне.

Мы направились искать фаэтон.

— Извозчика прикажете?

— Ну да, конечно, извозчика!

— Далеко ли ехать?

— Мм… Далеко ли? Мы, собственно, не знаем, далеко ли это, — нам надо в Москву.

Это странно, но вот уже вторично на нас смотрят дикими глазами, — положительно, в этой России ничего не поймешь. У меня опять засосало под ложечкой и мои дурные предчувствия вновь оправдались.

Ах, боже, — я даже стесняюсь говорить об этом, но дорогой учитель опять был сконфужен и молчалив. Это он уверял нас, что в результате гражданской войны и интервенции в России давно разрушены все железные дороги. Дорогой учитель уверял нас, что нам придется передвигаться в так называемой «кибитке» на «облучке». Я помню, что профессор еще цитировал нам какой-то ученый труд:

«Летит кибитка удалая, ямщик сидит на облучке…»

Никаких кибиток и облучков не оказалось, и не нашлось ни одного извозчика, который согласился бы отвезти нас в Москву.

Я конфузливо отвернулся от профессора, господин Бартельс что-то нелестное сказал по адресу науки вообще и французской в частности, — и мы кротко направились в билетную кассу. Билеты нам выдали моментально, но сомнение еще жило в наших сердцах. Мы еще помнили о гражданской войне и интервенции. Учитель еще гордо нес голову и даже ехидно посмеивался, иронически разглядывая билеты.

Но… представьте себе, — пришел поезд. Самый настоящий поезд. Даже больше — вагон оказался много удобнее французских и польских.

Мелькнула еще одна, последняя надежда. — Вероятно, русские дороги в американской концессии?

Увы, и эта надежда рухнула. Дороги были самые настоящие русские, без единого концессионного винтика.

Дорогой учитель утерял свой гордый вид, а господин Бартельс ехидно посмеивался.

Поезд тронулся. С каждым оборотом колеса мы приближались к ожидавшим нас сокровищам.

Но пока, до сокровищ, я хочу сказать:

— Дорогие сограждане, дорогие потомки галлов, если вы собираетесь ехать в Россию, — гоните в шею всяческих господ Петровых, не покупайте шуб и валенок, не думайте о кибитках и облучках, не нанимайте извозчиков от пограничной станции, а лучше берите билет прямого сообщения до самой Москвы. И тогда на вас не будут смотреть удивленными и дикими глазами.

— Не забывайте, ведь это Азия!

9

В наш первый московский день на безоблачном небе ласково улыбалось солнце, слепили глаза золотые купола церквей, и каждый из нас уже ощущал в своих карманах несметные сокровища града Китежа.

Все было забыто и наш дорогой учитель гордо нес седую гриву своих волос, а я и господин Бартельс были сугубо ласковы с нашим капитаном, с нашим гениальным предводителем…

Господин Бартельс предоставил в наше распоряжение три лучших комнаты в «Европейской гостинице», господин Бартельс почтительнейше попросил дорогого учителя разработать дальнейший план действий экспедиции. Затем господин Бартельс покинул нас, чтобы заняться личными делами.

Мы остались наедине с учителем.

Мы подошли к раскрытым окнам. Под нами шумел город. Город спешил, город извивался трамваями, город блистал куполами, город дышал каменной грудью мостовых и площадей.

— Дитя мое! — учитель широким жестом обвел открывавшийся вид.

— Дитя мое, вы видите этот азиатский город, сверкающий солнцем и золотом, кипящий трудовой торопливой жизнью? Много веков тому назад, на север отсюда, на север и на запад, стоял еще более богатый, еще более азиатски-богатый город…

Неизъяснимое волнение охватило меня и я с благоговением слушал дорогого учителя.

— Стоял город, дитя мое…

Учитель на минуту задумался, и лирическая тишина воцарилась и комнате.

— … Да, мой юный друг, — в природе существуют катаклизмы… Колоссальные подпочвенные сдвиги — и в течение нескольких минут живой и шумный город исчезает с лица земли…

Указующий перст Оноре Туапрео застыл в голубом прорезе окна, из-под косматых бровей блистали глаза, полные решимости. Казалось, они видят этот далекий, погибший город.

— Исчезает со всеми своими сокровищами, исчезает с грозным своим владыкой, исчезает с красавицей Февронией. И там, где секунду тому назад был город, — бурными волнами плещет в берега громадное озеро. Тропы к нему затягивает болото, берега его становятся непроходимыми топями… Проходят неслышными стопами века — мгновения в истории мирозданья. Люди, занятые своей извечной борьбою, своим враждованьем и войнами — забыли о граде Китеже. Но время знало свои пути… Но сохранились записи… Но жил на земле святой отец Мордиус Баррелиус… И пришли на землю — мы!

В эту минуту мне показалось, что учитель вырос и голова его засияла в окружении светящегося нимба.

— Дитя мое, пришли на землю мы — чтобы взять!

Учитель вздохнул и отошел от окна.

— План работ экспедиции? Да, конечно, нужен план. Но я сегодня настроен так торжественно и празднично, что, право же, мне не хочется работать. И я думаю, мой юный друг, что мы с вами выйдем на улицу и окунемся в жизнь этого азиатского города.

Мы вышли и окунулись.

Поздно ночью, с большим трудом, при помощи швейцара мне удалось водворить дорогого учителя сперва в номер, затем в постель. Впрочем, быть может, швейцар водворял и учителя, и меня. Мы оба до глубины наших восторженных душ были растроганы и потрясены туземным, азиатским коньяком.

Наш второй московский день — не был так безоблачен, как первый.

Небо хмурилось легкими облачками. Солнце выглядывало из-за них воровато и подмигивало нам, как подвыпившая шансонетка.

Господин Бартельс приходил и снова исчезал. Его высокое чело было подернуто морщинами неведомых нам серьезных дум. Он был молчалив и хмур. Но мы с учителем не придавали этому обстоятельству особого значения.

И опять, оставшись одни, подошли мы к раскрытым окнам.

Дорогой учитель повторил свой прекрасный рассказ о трагической гибели града Китежа.