Преступники и преступления. Женщины-убийцы. Воровки. Налетчицы - Александр Кучинский

— Ничего, осталось уже немного, — попыталась утешить Ираида. — Выйдет через год, жизнь свою устроит. Хорошо, что Тамара уехала. Где она теперь?

— В Харькове, с четвертым мужем.

— А где Сергей отбывает срок?

— Под Харьковом…

«Утро тает быстро, как сосулька, — подумалось Ираиде. — И в тени уже, как в аду».

Она опустила глаза и увидела, что руки женщины покрылись мурашками озноба.

— Что с вами? — всполошилась она. — Вам плохо?

— Я недавно была у сына, — едва слышно сказала мать. — К нему приезжала Тамара. На краткое свидание.

Ночью Ираида сожгла открытки и сложила пепел в конверт. «Ты спалил мое сердце, Сережа» — написала она на листочке.

«Господи, какая мелодрама, — мелькнуло в голове. — Как, наверное, смешно».

Ираида заплакала и выбросила конверт в помойное ведро.

ОН ШЕЛ, КАК БЫК, НА КРАСНЫЙ СВЕТ

Говорят, сексуальный контакт между мужчиной и женщиной зарождается в первые семь минут. Васин организм заявил о своих намерениях в первые семь секунд. А когда девчонка согласилась дать телефон и написала на клочке бумаги «Пригласить Ларису Тычину», он понял, что это судьба.

— Ну, звонил ты своей тезке? — выспрашивал на следующее утро Стае. А Василий отшучивался, мысленно млея от воспоминаний прошедшей ночи. Он помнил Ларису губами, глазами, ушами и кончиками огрубелых пальцев. И с ужасом думал о том, как вернется теперь домой. Семейная жизнь, такая устоявшаяся и размеренная, казалась далеким прошлым, а некогда родная и уютная Любаня — досадной обузой. Даже дети — Игорек и Маринка, его многолетняя забава и гордость — навевали теперь тоску.

Нет ничего мучительней для человека честного, чем раздвоение личности. Двадцать лет прожив в согласии с женой, Василий сделал жуткое открытие, что никогда ее не любил. Ну разве носил он ее на руках, целовал с упоением пальчики, ревновал ко всему живому! А Люба, словно чуя неладное, была как никогда заботлива. И просто убивала наповал великодушием, вскакивая заполночь с постели, чтоб подогреть чай непутевому, одуревшему от Ларисиного темперамента. Прошел месяц, показавшийся Василию годом. И он первым нарушил табу.

— Ты что, ничего не видишь? — спросил он как-то жену. А она все крутилась на кухне, стараясь повернуться спиной. — Я люблю другую женщину, понимаешь, другую! — заорал он неожиданно для себя. — И жить без нее не могу.

Он уходил из дома в гробовой тишине. Люба молча лежала в спальне. А дети, прильнув друг к дружке, смотрели, как на покойника, — со страхом, тоской и болью. Разве кто из них мог представить, что этот вечер — эпиграф к кровавой трагедии, уже спланированной для них судьбой!

Лариса Тычина принадлежала к тем редким женщинам, которые всего добиваются сами. Смешно, но даже собственную внешность она изваяла сама, нос изменила хирургически, а фигуру — упорным шейпингом. Для полного счастья требовалась престижная работа, и Лариса поступила в торговый институт. Надежный муж — и она вышла замуж за самого ловкого из одноклассников. Но дальше случился сбой — муж разбился на мотоцикле, оставив ее с сынишкой. И вот уже три года Лариса вдовствовала, урывая время от времени кусочки чужого счастья. Василий ей понравился сразу — крепкий, мускулистый, работящий, бабами не избалован и старше ее лет на десять, а значит, будет носить на руках.

— Берем, — решила Лариса и поставила цель — отбить. Самоотверженный труд соблазнительницы вознагражден был поистине царски: охотясь за скромной синицей, она умудрилась поймать журавля. Порывая со старой семьей, Василий купил для новой уютный собственный дом.

Прошел год. Знакомые и друзья смотрели на Тычину с жалостью. Большая любовь прошлась по нему с наглостью самосвала. Теперь он только и делал, что зарабатывал и доставал, доставал и зарабатывал. Поизносился при этом изрядно, в глазах появилась угрюмость.

— Не ладится, что ли, чи шо? — посочувствовал как-то Стае. Василия как прорвало — битый час выкладывал другу о своих семейных неурядицах.

— Да врежь ты ей, Вася, в дыню! — посоветовал Стае. И Тычина внезапно понял, что очень не прочь это сделать, он, ни разу и пальцем не тронувший Любу.

Отношения в семье вступили в новую фазу. Теперь аргументом в споре Василий нередко использовал свою тяжелую пятерню. Особенно если был пьян. А пить он стал чаще и чаще. Однажды в магазине он встретил бывшую жену. И поразился приливу неожиданной нежности. Словно долго-долго жил на чужбине и вот вернулся в родные края.

Супруги спали на импортном гарнитуре, ели из японского сервиза, но противостояние двух характеров порой доходило до ненависти.

— Пора разбегаться! — бросил однажды Василий. А Лариса неожиданно поддержала:

— Давай. Тебе дом, мне все, что в доме.

Добро паковали дня два. Прощаясь, обменялись расписками, что претензий друг к другу не имеют.

Шли вторые сутки разлуки. Лариса лежала на роскошной белой кровати, пытаясь превозмочь глухую тоску. То, чему она радовалась и к чему стремилась, — наряды, мебель, сервизы, — превратилось в груду ненужного хлама. Ей хотелось просто любви. Почему их брак развалился? Ведь Василии совсем стал ручной. Но вдруг растворился в водке и вытек в маленькую щелочку. Когда расстаются двое, кому-то всегда больней. Уходя, Лариса считала, что Васе. А теперь тяжелые догадки оседали в крови. Вспомнилось, как во время ссор он стал вспоминать свою Любу, как детям звонил украдкой… Она вскочила с кровати. Сердце колотилось, как маятник настенных часов. Дура, наивная дура! Сама подарила мужа. И сохнет теперь в одиночестве, а он ласкает Любку-сардельку!

На кухне мать выговаривала Вадику:

— Не трогай маму, пусть побудет одна.

Спасибо за пожелание. Она и так осталась одна. Одна-одинешенька, как березка в поле, о которую каждый кобель норовит почесаться, а потом нырнуть в свою теплую будку. Лариса взяла телефон и набрала Василия. Интересно, что делает он сейчас? Водку пьет? Ее вспоминает? А вдруг закричит сейчас в трубку, что любит ее безумно, что жить без нее не может?!

— Алло, я вас слушаю, — пропел женский голос в ухо. Счастливый, расслабленный голос.

— Молчат, — засмеялась трубка. — Наверное, проверка связи.

«Ошиблась номером, что ли?» — успела подумать Лариса, но подключился голос Василия:

— Ну, кто там молчит? Делать не хрен!

Ей показалось, что гарнитур поставили разом на грудь. Так вот, значит, как он страдает!

— Дочка, иди обедать, — заглянула в комнату мать. — Борщ — объеденье, хоть и варила на костях.

«На костях, — усмехнулась Лариса. — На моих костях хотят сварить свой семейный борщ. Ну нет уж, дудки, это я разберу вас по косточкам… Наваристый борщ получится, особенно из толстой Любки».

— Уйди! — заорала она. И пантерой метнулась в кладовку. Там, на крючке, висела старенькая одежда для огорода, а на крашеной синим полке лежало много полезных вещей — топор, сапожная лапа, клещи, щипцы, домкратик. Лариса выбрала топор и положила его в корзинку. Потом скинула махровый халат и влезла в рабочую одежду.

— Куда? Зачем? — за спиной причитала мать и пыталась схватить ее за руки.

— Пойду убивать Василия, — ответила ей Лариса. И оттого, что черная муть в душе оформилась в эти слова, почувствовала облегчение.

От материного дома до улицы Федосова — 12 минут ходьбы. Ларисе понадобилось мгновение. Вот и калитка бордового цвета, вот дворик, вымощенный кирпичом, окно за легкой занавеской. Они сидели за столом — Василий и Люба, счастливые, обновленные, как будто вернулись в юность. Напротив — соседская пара, на столе — закуска, шампанское.

«Свадьбу празднуют, видно, — усмехнулась ехидно Лариса. — Ну-ну, веселитесь, родные».

В сарае, на старой тахте, она свернулась, как кошка, клубочком. Спешить было некуда. Двигаться не хотелось. В доме играла музыка. Вспомнилось, как на этой тахте была по-настоящему счастливая с Василием. Как он обнимал и покусывал сзади, когда она так отворачивалась…

Уже стемнело, голоса соседей выплыли во двор. Василий и Люба провожали их до калитки. Потом прошли в обнимку назад, хлопнули дверью, щелкнули замком. Последним звуком захлебнулся магнитофон, и стало слышно, как забарабанила в ванну вода. Сквозь ажурный тюлевый узор виднелись пустые комнаты. Значит, моются в ванной вместе. Какая все-таки гадость, какой примитив мужики — со всеми у них одинаково! Сквозь дробь воды донесся смех и шум возни, так что с полки грохнулся таз, и, наконец, блаженные звуки любви, которые не спутаешь ни с чем.

«Ну-ну, — усмехнулась Лариса. — Сношайтесь в последний раз». Теперь вся она, от головы до пят, была наполнена горячей клокочущей ненавистью.

Время тянулось, как патока. Распаренные супруги не смеша попили чайку, пошептались в постели и отошли ко сну. Только тут Лариса заметила огромную зловещую луну, как дьявольский фонарь услужливо освещавшую ей путь. Она открыла своим ключом квартиру. Прислушалась, прошла на цыпочках в спальню. Так и есть — Василий лежит на спине, курчавая грудь наружу, а Люба — на сильной руке. И она так любила спать. Любила, да больше не будет. Она вытащила из корзинки топор и занесла его над Василием.