Странный дом, Нимфетки и другие истории (сборник) - Гарри Беар

– Ты куда это намылился? – насмешливо спросил брат, раздеваясь в коридоре. Он был старше на пять лет и всегда немного подтрунивал над братом.

– В Америку собираюсь, поеду, – злобно бросил Музыкант.

– Что-то ты вещей мало прихватил! В Америку-то, – рассмеялся брат.

– Ничего, там все есть, все есть…

– А серьезно куда? – уточнил брат и тут же добавил. – Родители не приехали из пансионата?

– Завтра к утру обещались, – пожал плечами Музыкант. – Может быть, ночью даже приедут?

– Ночью навряд ли… Перекусить есть что? – поинтересовался брат. – Или голодаешь, как отшельник Исав?

– В холодильнике посмотри, есть вроде, – махнул рукой Музыкант. – Ты надолго?

– Да на пару часов, у меня сегодня дежурство ночное. А что – мешаю тебе музицировать?

– Оставайся, так даже лучше, – решил Музыкант.

– Пойду на кухню, почифаню чего-нибудь!

– А я помоюсь, ванну приму, – забормотал Музыкант.

– А чего ты такой бледный, а? Знаешь анекдот, новый? У русского еврей спрашивает: ты что – такой бледный сегодня, он говорит: да вот …

– Ничего, так! – Музыкант двинулся вперед, к окончанию всего этого. – Отстань, ради всего самого…

– А ну-ка постой, – брат вдруг задумался и встал на пути. – Ты какой-то странный сегодня, случилось что?

– Оставь меня! Просто устал, – почти крикнул Музыкант, – иду мыться! Что еще сказать?

– Да ладно, шучу, – отступил брат. – И все ж странно ты ведешь себя последнее время! Не хочешь по душам пообщаться?

– Нет! И ничего не случилось, нормально все…

– Ну ладно, мойся, потом поговорим! – брат шутливо поклонился и отступил в сторону, путь был свободен. – Забочусь тут о тебе.

– После позаботишься! – Музыкант, улыбнувшись, не стал больше мешкать и быстро прошел в ванную. Войдя, он тут же заперся изнутри.

Потом он включил воду из холодного крана – разговор с братом отнял последние силы. Лицо Музыканта было искажено судорогой, а руки страшно тряслись. Он подождал, пока немного успокоится, но э т о  не проходило. Животный организм не желал смерти и упорно не хотел мириться ни с одним из доводов хитроумного рассудка. Музыкант тяжело поднялся на верхний край ванны и кое-как приладил веревку на крюк, куда обычно вешался душ. Сделав это, Музыкант спустился и, торопливо чиркая спичками, начал зажигать приготовленную свечу. После долгих попыток разум взял верх над трясущимися руками. Свеча наконец зажглась, Музыкант установил ее на ванном столике и быстро выключил верхний свет. В тусклом мерцании ванна вдруг представилась ему огромным, глубоким котлом, в который он непременно должен сойти, а веревка показалась почему-то свисающей лестницей, ведущей наверх – к Богу…

Музыкант кое-как сделал петлю, неумело намылил ту часть веревки, по которой она должна была соскользнуть. Поставив в ванну небольшую табуретку, давно приготовленную, он полез на нее. Хлеставшая из крана вода заглушала все его движения: Музыкант давно промочил брюки и носки, но не обращал на это никакого внимания. Твердо встав на табуретку, Музыкант перекрестился, с раздражением подумал о том, что надо бы надеть крест, но затем скверно улыбнулся, надевая петлю.

Последней его мыслью было – не забыть подогнуть ноги, если они все-таки достанут до дна. Только бы не забыть об этом! Когда Музыкант отталкивал от себя табурет, он уже ни о чем не думал и ничего не воспринимал.

Послесловие

Утром в квартире Писателя раздался телефонный звонок. Не довольный ранней побудкой, хозяин соскочил с кровати и направился к телефону, который стоял у него в коридоре. Подойдя, Писатель секунду думал – стоит ли брать трубку или нет. Телефон при этом не умолкал, заливаясь бешеной трелью. «А! это ж Музыкант, он хотел позвонить», – вспомнил Писатель вчерашнюю беседу и снял трубку.

Она долго молчала и, наконец, не спросив, кто у телефона, женским голосом произнесла: «Музыкантик… наш Музыкант умер». С минуту ничего не соображая, Писатель пришел в себя и прокричал в потеплевшую трубку: «Как же так?».

Ответом была тишина – то ли повесили трубку, то ли там, вдали, тоже рыдали.

Осень 1989 г., лето 2007 г.

Нимфетки

– Мне, знаете, очень нравится наша современная молодежь, ее свобода, раскованность, суждения, если хотите! Маленькие Веры, понимаете, Лолиты.

– Эта безоглядная свобода до добра ее не доведет, вы уж поверьте!

– Осуждать молодежь – признак старости…

Человек полагает, что он свободен, если ему дозволено поступать произвольно, но в произволе и заключена главная причина его несвободы…

Необходимое предисловие

Это произведение было написано мной в начале июля 1990 года – буквально за 3–4 дня, после одного занятного эпизода, произошедшего со мной и моими приятелями на озере Еловом. Эпизод этот, правда, был очень относительно связан с конечным сюжетом моралите, но именно он дал толчок написать давно вынашиваемое произведение о русских нимфетках. Конечно, в то историческое время я был страстно увлечен романом «Лолита» Набокова и движим воинственными планами написать нечто подобное, поэтому текст получился достаточно «бойким» и насквозь пародийным по отношению к патриархальной русской литературе. Я порезвился на славу, зацепив удачный и необычный для 1990 года сюжет, попутно выразив свои мысли и настроения. Осенью 1998-го я стилистически улучшил этот текст, готовя его для публикации (так и не состоявшейся), но не внес никаких сюжетных изменений.

Теперь, по прошествии стольких лет, мне кажется, что мои наблюдения, высказанные в «Нимфетках», оказались подтверждены нашей разгульной постперестроечной жизнью, что мои сомнения разрешились – и, увы, не в сторону торжества добродетели. Поведение молодых людей и юных, но смелых особ женского пола в моем произведении 1990-го сделалось чуть ли не нормой поведения молодежи в конце 20 столетия, и пока нет особой уверенности, что начало 21 века будет отмечено резким изменением этой ужасной нормы. Можно развести руками и поругать: демократию, развязных лживых политиков, наше телевидение и молодежный «стебовый» эфир. Но, согласитесь, глупо укорять нынешних молодых в том, что они ведут себя не так, как вели себя их отцы и матери в годы своей комсомольской юности. «Новое время – новые песни», – говорил Гёте! Послушайте отечественную «попсу», и вы многое поймете, побродите по «развлекательным сайтам» в Интернете – и все станет значительно яснее.

Искусство не религия, оно не учит людей абсолютным нормам жизни, оно заставляет задуматься и посмотреть на эту жизнь глазами отстраненного наблюдателя, посмотреть и сделать выводы. Вы можете называть эту жизнь грешной и ужасной, вы можете не смотреть ТВ и не заглядывать в И-нет, вы можете плеваться, видя, как молодежь ругается, не стесняясь, пьет, обнимается и целуется в самых разнообразных местах… Вы можете с гордостью вспоминать о своих молодых годах и говорить, что были совсем другими. Любое НОВОЕ время приносит изменения, эти изменения не всегда во благо. Мудрые люди стараются понять и принять их. А если не принять, тогда, наверное, нужно бороться? Но за это-то великая литература обычно не берется, для этого есть совсем другие средства.

Впрочем, читайте сами! Заранее приношу читателю извинения за некоторую дерзость высказываний и бойкость стиля 23-летнего автора, однако существенно менять генеральную линию произведения я не имел ни сил, ни желания. При этом небольшую стилистическую правку и модернизацию финала моралите, конечно же, провел. В путь!

Декабрь 2003 г.

Часть 1

из которой читателю становится ясно, с кем предстоит иметь дело в течение ближайшего часа

Темный закат надвигался на отсвечивающий еще июньский лес, делая жизнь таинственной и нескучной. Возле ярко пылавшего костра, в глубине небольшой сосновой чащи, сидело пять студентов политехнического института и вяло перебрасывалось интересными, но ничего, увы, не значащими словами. Каждый студент, понятное дело, имеет свой облик, одежду, но – многое утратилось, многое позабылось… Попытаемся, однако. На первом бревне располагался пятикурсник ЧИП-а Дрон Вулич, лысоватый и пошловатый тридцатилетний дядька в довольно сильных очках, по чистой случайности не путаемый в стенах родного вуза с профессурой. На его изможденном лице был тот налет провинциального романтизма, который отличает пьяниц и неудачников. Рядом сидел его младший девятью годами брат, который по воле насмешницы Судьбы учился в том же вузе всего двумя курсами младше. Гашик был совсем не похож на своего разбитного братца, имел стройное спортивное тело, задумчивый, но не простоватый взгляд синих дымчатых глаз и вьющиеся от природы светлые волосы. Пожалуй, только носы у братьев были абсолютно одного калибра, да еще манера говорить, неизбежно перенимаемая младшим у старшего. Третьим на бревне был главный разливальщик сей компании двадцатилетний Лёня Прен, довольно худой, темноволосый и очкастый субъект, ошибавшийся при розливе напитков крайне редко, да и то – неизменно в свою пользу.