Мой друг Иисус Христос - Ларс Хусум

Он осторожно поднял ее, опасаясь, что она рассыплется от его прикосновений, положил в постель и выключил музыку. Он терпеть не мог «Суэйд». Она не спала двое суток, но заснуть все равно не могла – лежала, уставившись остекленевшими глазами в потолок. Бриан пытался ее приласкать, утешал, но она оставалась отстраненной и потерянной.

Алана отвезли к родителям Бриана. Бриан всегда думал наперед. Он долго просидел с Сес, но ему же нужно было еще отомстить, и он позвонил своему другу, который пришел присмотреть за Сес. По характеру звонка я понял, что пришел Бриан. Звонок звучал агрессивно. Я ждал его и открыл дверь с радостью. Я предполагал, что он сразу ударит меня, но удара не последовало. Мы тупо пялились друг на друга.

– Я не желаю даже прикасаться к тебе.

Он мог бы этого и не говорить.

– Как же, ты обещал.

– Видимо, я солгал. – Он отвернулся и ушел.

Наверное, он прочитал радость ожидания на моем лице, и это удержало его от рукоприкладства. Он передумал меня колотить, потому что с каждым ударом из меня улетучивалась бы часть моей вины, а он хотел, чтобы моя вина не умалялась.

Я свожу себя с ума

Чем больше проходило времени, тем становилось хуже. Я считал эгоистичным с ее стороны не позвонить и не успокоить мой живот. Обижайся на меня, злись, срывайся на мне, делай хоть что-нибудь! Я не знал, что Сес так хреново. Я только понимал, что вот она вернулась, но никак не дает о себе знать.

Я решил, что Сес необходимо увидеть мою боль, тогда она меня навестит. Когда она увидит мои страдания, ничто не сможет удержать ее от заботы обо мне.

На улицах Хеллерупа было темно – все-таки полчетвертого ночи. Подошла машина такси, и мне пришлось немного поругаться с шофером. От меня воняло – я не был в душе три недели, я даже не смыл кровь Силье. И лишь когда я вытащил из кармана 1000 крон, он согласился отвезти меня на улицу Педер Скрамс Гэде. Они не знали этого, но мне был известен код от двери подъезда, а также место, где они прятали ключ от квартиры. На лестничных перилах была неровность, полая внутри, там-то и лежал ключ. Я проник в квартиру, пробрался в кухню и выбрал самый острый нож. Набрав в легкие побольше воздуха, я сначала надрезал себе левое запястье, а затем и правое. Надрезы были глубокие, но не очень длинные. Мне совсем не хотелось умереть. Главное – побольше крови, чтобы как следует напугать их. Я открыл дверь в спальню и включил свет. Они беспокойно щурились.

– Сес, Сес! Помоги мне! – кричал я, вытягивая вперед истекающие кровью руки.

Сес как-то отстраненно взглянула на меня и пробормотала:

– О нет.

И это все, на что мне удалось ее спровоцировать. Тут что-то не так. Бриан озадаченно смотрел на меня в течение десяти секунд, а затем накинул мне на руки пару свитеров и обратился к Сес:

– Я отвезу его в больницу. Скоро вернусь. Никуда не уходи.

Несмотря на капающую на пол кровь, я все же нашел в себе силы удивиться его приказному тону. Куда она могла пойти посреди ночи? Я оказался в машине с Брианом. Черт возьми, он хороший парень. Мы не разговаривали. Вдруг он остановил машину, вышел, подошел к дверце с моей стороны и вытянул меня. Бам-бам-бам! Он помедлил, но все же запихнул меня обратно в машину. Теперь все лицо у меня тоже было в крови. Мы приехали в больницу, у дверей которой он бесцеремонно меня вывалил. Он торопился домой, но уже по дороге ощутил какой-то неприятный холодок и понял, что Сес нет дома. И он зарыдал так, что чуть не попал в аварию.

Самоубийство

Моя сестра совершила самоубийство. Она утопилась в Нюхавн. Больше я ничего не хочу об этом говорить.

Так я узнал

Я вернулся в пустую квартиру с ноющими запястьями и стал ждать Сес – она должна была как-то отреагировать. Я все ждал и ждал, чувствуя, что узел подобрался к самому горлу. Через три дня я сам набрал номер Сес, но никто мне не ответил. Понятное дело. Из-за ран я потерял много крови и теперь чувствовал себя довольно глупо. Спустя неделю я подумал заявиться к ним, но мое последнее посещение этому не благоприятствовало. Мне нужно было приглашение, а пока его нет, лучше держаться от них подальше. Таково правило, и мне не стоило нарушать его, если я не хотел подвергнуться пожизненному остракизму. Мне нужно было куда-то выходить из моих четырех стен, и я бесцельно бродил по улицам. Как-то я зашел в киоск купить пачку «Блю Кинг» и вдруг захрипел. На прилавке лежал журнал «Экстра бладет» с гробом моей сестры на обложке. Маленький турок за прилавком забеспокоился. Он решил, что я чем-то подавился, кинулся и начал бить по спине. Через какое-то время воздух вернулся в мои легкие, и у меня вырвалось:

– ААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААААА, ЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАСЕССЕСЭТОМОЯСЕСТРАНЕТНЕТНЕТНЕТМОЯСЕСТРАТЫНЕМОГЛАНЕТПРИДУРОКЭТОМОЯСЕСТРАЧТОМНЕТЕПЕРЬДЕЛАТЬСЕСТЫНЕМОГЛАКОЗЕЛНЕТНЕТНЕТЯЛЮБЛЮТЕБЯЧЕРТЧЕРТЧЕРТЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРАОНАНЕМОГЛАНЕМОГЛАНЕМОГЛАПРОКЛЯТАЯЗАДНИЦАОНАНЕМОГЛАЭТОМОЯСЕСТРАЭТОМОЯСЕСТРА.

Когда я перестал кричать, все журналы были разорваны в клочья. Маленький турок придерживал меня, успокаивая:

– Ну-ну, дружок, перестань.

Он гладил меня по голове, одновременно пытаясь отнять у меня остатки газет. Она мертва. Холодный пот градом бежал по моей спине, все тело сотрясалось.

– У тебя есть кто-нибудь, кто тебе поможет?

Нет, больше у меня никого не было.

После смерти Сес

И вот теперь узел вырос до ужасающих размеров. Он заполнил собой тело и голову. На протяжении недель была только невыносимая боль. Узел того и гляди готов был разорваться, только чтобы отвоевать себе еще больше места. Стены, крыши, пол – все с пронзительным звуком искажалось до неузнаваемости. Вдруг шум и боль прекратились – какой смысл наказывать меня болью, если я и так уже как бы не существую? Все притихло, опухоль разрослась, узел заполонил все, и я перестал быть собой. Я превратился в узел. И этот узел знал, что делать. Я ходил в магазин, мылся и пылесосил ежедневно. Я пребывал на территории, свободной от чувств, где царствовала рутина, которая заставляла меня скорее существовать, нежели полноценно жить, и, пока я не прибегал к малейшему шансу выбраться из рутины, я держался на плаву. Каковы бы ни были мои силы, сейчас главное – удержаться на ногах. Так из моей жизни выпало более полугода – я не помнил ничего, потому что ничего не происходило. Никаких событий, за которые память могла бы зацепиться.

После смерти Сес я стал единоличным обладателем песен матери и двадцати шести квартир в Копенгагене. И, будь я нормальным человеком, я зажил бы роскошно.

Дядя Джон

После полугода рутины я совершил кое-что необычное. Я посетил могилу моих родителей на кладбище Ассистанс. Мы с Сес обязательно приходили туда на их дни рождения. Сес рассказывала им о том о сем, в частности об отношении к нам мира. Говорила только Сес. Я удивленно наблюдал, как она долго беседовала с могильной плитой, но, уходя, она всегда чувствовала облегчение и радость. Мне тоже хотелось испытать облегчение. Мне не сразу удалось найти могилу. Кладбище большое, а я был там в последний раз довольно давно. Оказалось, что я несколько раз прошел мимо. Просто там стоял какой-то печальный мужчина лет семидесяти, и я подумал, что это вряд ли могила моих родителей. Ведь только я мог печалиться, стоя на их могиле. Я походил вокруг, вернулся и взглянул на плиту:

– Вы знали моих родителей? – Я удивился, потому что увидел, что он плачет.

Он обернулся и протянул руку, а затем погладил меня по щеке:

– Малыш Николай, сколько уже лет прошло…

Он похлопал меня по щеке. Черт возьми!

– Дядя Джон?

– Да. А что такого?

– Да нет, ничего.

Он постарел. Он был чуть младше отца, так что ему явно не больше пятидесяти пяти, но выглядел он старше минимум на десять лет. Мы молча стояли рядом и чувствовали неловкость. Легче не стало, когда Джон заговорил – он вдруг взял меня за руку и сказал:

– Алан, в последние несколько лет пришлось трудно.

Я решил, что он разговаривает с могилой, а потому никак не отреагировал.

– Алан, ты задумался, что ли? – И он слегка сдавил мою руку.

– Меня зовут Николай.

– Да, он замечательный паренек. Ты ведь не против, что я называю себя их дядей?

– Дядя Джон, я Николай.

– Нет, Алан, это не все равно. Это много значит для меня – я воспринимаю твою семью как свою собственную.

– Алан – это мой отец, я его сын.

Я попытался высвободить руку, но он крепко в нее вцепился:

– Не говори так. Люди нуждаются друг в друге. Мне очень нужно, чтобы ты был моим другом.

Я молчал, но волоски на моей руке встали дыбом. Мне было не по себе, и ощущение это усиливалось. Он помолчал, ослабил хватку, и я поспешил высвободить руку. Он посмотрел на меня и сказал: