Слезы пасмурного неба - Евгений Магадеев

– И тем не менее Вы не преминули забрать жизни не только монахов, но и антиповского мельника.

– Ваше возмущение уместно, Ярослав, – но поверьте, однажды Вы поймете, что этого было не избежать.

– Искренне сомневаюсь, – осуждающе проговорил я и, не выпуская собеседника из поля зрения, встал и начал одеваться.

– Правильное решение, – тут же заметил он. – Я уже начинал беспокоиться, что Вам по душе лежать передо мною в неглиже. А тем временем нас ожидают великие дела – стоило бы поспешить.

– Я не стану Вам помогать. Во-первых, Ваша ересь крайне неубедительна, а во-вторых…

– Что? Желаете в очередной раз напомнить об убийствах, лежащих на моей совести? Я признаю свою ответственность – впрочем, в монастыре я был не один… Удивлены? Нас было четверо – самостоятельно я все же не справился бы.

– Даже четверым такое не должно быть под силу. В чем Ваш секрет?

– А в чем Ваш? – он величаво повел подбородком, подчеркивая безыдейность подобных изысканий. – Тут уж каждому свое.

– Вы были солдатом, не так ли? В этом дело?

– Очень поспешное умозаключение. Полагаю, к нему Вас привела моя метка, которую Вы, между прочим, неправильно восприняли. Я не тень войны и в Капотине не воевал – уж извините за это разочарование, но мне тогда было года три. В таком возрасте в армию не берут.

– И откуда же Ваше, с позволения сказать, тавро?

– Это потрясающая история! В селе, где я рос, имелся заброшенный военный склад – известное дело, детвора обожала там копаться. Однажды наткнулись на печать и решили на ком-нибудь ее испытать. Догадаетесь, кто вытянул жребий? Правильно, Ваш покорный слуга. Кстати, мое имя Дмитрий. Простите, что не представился раньше.

– Не могу сказать, что рад знакомству.

– Ах, оставьте уже свои обиды, Ярослав. Я прекрасно понимаю, какое мнение Вы обо мне составили: сумасшедший сектант, продвигающий свои безумные идеи через насилие. Да, я это понимаю – и не прошу, чтобы Вы стали таким же, как я.

– Тогда чего же Вы хотите?

– Лишь того, от чего Вы и сами уже не откажетесь: удовлетворите свое любопытство. Я уверен, те слова, что я произнес в ходе нашего предыдущего разговора, тронули Ваше сердце – и зародили в нем соответствующие сомнения.

В этот момент я более всего на свете хотел бы сказать, что он не прав, а мои блуждания, начавшиеся в тот роковой день, были направлены единственно на борьбу с необозначенным до конца супостатом… Что ж, это было бы гнусной ложью – и мой растерянный вид пойманного за руку карманника прокричал об этом Дмитрию так, что это молчаливое признание уловил бы на его месте даже беспомощный лягушонок.

– Приятно, что я в Вас не ошибся, – заметил он, победно вскинув лапы.

Моя маска вражды и неприязни была уже совершенно бесполезна и, смиренно признавая свое поражение, я спокойно произнес:

– Мне хотелось бы узнать, какие строки были исключены из текста о Трех испытаниях. И что немаловажно – кому это понадобилось?

– Вы найдете ответы на эти замечательные и, смею Вас похвалить, весьма уместные вопросы. Найдете – но, безусловно, не здесь. Езжайте в Ранск и разыщите книгу некоего Демида из рода Никифоровых. И не спешите покидать Центральную префектуру – там мы снова встретимся.

– Почему же нам не поехать вместе? – удивился я, вспоминая утомительный и откровенно неживописный путь до главного города конфедерации.

– Вы так жаждете провести два дня в повозке наедине со мной? – Дмитрий хитро улыбнулся; потом спохватился и, смешно поерзав, достал из-под полы матерчатый мешочек с перевязанными тесемками. – Путешествия нынче недешевы – тут хватит сполна, чтобы покрыть затраты.

– Мило с Вашей стороны, конечно, но я не бедствую.

– И все же возьмите. Не расценивайте этот жест как попытку купить Ваше доверие: будь оно так, я предложил бы гораздо больше.

После недолгих колебаний я протянул лапу ладонью вверх, и Дмитрий опустил в нее кошель, который и впрямь оказался не особенно тяжелым. В конце концов, это было лучше, чем истощать монастырскую казну: всякий добропорядочный гражданин и без того усмотрел бы в моих действиях немало предосудительного, и я не желал давать и малейшего повода подозревать себя в расправе над сожителями с алчной целью овладения их скромными пожитками.

Неоднозначная харизма Дмитрия не прошла незамеченной для старейшины и его семьи: стоило им захлопнуть дверь за могучим сектантом, спешно откланявшимся под предлогом неотложных дел, как на меня посыпались вопросы самого разного содержания. От необходимости на ходу сочинять правдоподобные пояснения меня спасла жена Осипа, очень своевременно поступившаяся праздными интересами в пользу приглашения к уже накрытому столу, где и предполагалось продолжить беседу за плотным завтраком. Старейшина, видимо, опасавшийся утраты нити разговора, нехотя поплелся в гостиную, и маленький Алеша вприпрыжку побежал вслед за ним, чрезвычайно довольный тем, что папа в этот рабочий день остался дома, – по понятным причинам Осип решил пренебречь своими служебными обязанностями, сославшись на легкое недомогание.

– Папа, а мы сегодня поиграем в городки? – с надеждой спросил лягушонок, взбираясь на высокий детский стул, подогнанный специально под его рост.

– Поиграем, Алеша, поиграем, – неуверенно пообещал ему отец, не сдержав болезненной тени на слегка отекшей морде: очевидно, старейшина сомневался, что сможет удержаться от наметившегося запоя и провести этот день в кругу семьи.

– Право, Осип, Матушка вознегодует, если Вы не потешите чадо, – заметил я, уповая на прозрачность этого намека.

Не став пускаться в дешевые уверения, старейшина тяжело вздохнул в знак того, что принимает мое нравоучение, но и в этом движении по-прежнему ощущалась ложка дегтя, бескомпромиссно отодвигавшая благие намерения во мрак несбыточности. Видимо, спеша уйти от неприятной темы, он вернулся к будоражившим его вопросам, как бы невзначай поинтересовавшись:

– Так что же Ваш товарищ – тоже монах?

– В некотором роде – да. Церковный деятель – так будет точнее.

– Должно быть, в каком-то необычном сане?

– С чего Вы взяли?

– Священники нашего храма одеты иначе, да и Ваша ряса совсем другой расцветки.

– Так и есть. Он… узко специализирован. Этакий философ от религии, теолог.

– Стало быть, ученый, – многозначительно подытожил Осип. – Нельзя ли будет пригласить его в нашу новую школу для назидательной речи? Сельским недорослям было бы полезно.

Его затея вызвала у меня кислую ухмылку, удачно пришедшуюся на момент, когда я начал жевать вареную картофелину, щедро сдобренную слоем ядреного хрена. Дети узнали бы действительно много нового, но едва ли в этом поселке приветствовались революционные взгляды, оправдывающие даже смертоубийственное насилие, – как, впрочем, и везде. Озвучивать эти мысли я, разумеется, не стал, вместо этого ограничившись нейтральным пассажем, сводившимся к недоступности отбывшего в Центральную префектуру Дмитрия.

– А почему дядя такой большой? – неожиданно подал голос Алеша, видимо, решив, что наконец настал и его черед поучаствовать в обсуждении новой незаурядной персоны.

– Это потому, что он хорошо кушал в детстве, – незамедлительно ответила ему мать и погладила лягушонка по гладкой голове, усыпанной желтоватыми пятнышками.

Покидая дом старейшины, я особенно просил его заботиться о близких: несмотря на его распространенный недуг, а также на все те бесчестные похождения, в которых он давеча признался, я свято верил, что из двух сторон Осипа однажды останется только светлая. Как и я, он проживал две жизни разом, и отдать предпочтение одной из них означало казнить половину самого себя – то, на что лишь у немногих достанет мужества. И все же на моей душе не было груза, когда я в последний раз помахал этому семейству лапой из окна величественного дилижанса, уносившего меня в далекий, навевавший множество ностальгических воспоминаний Ранск.

Почти двенадцати часов сна оказалось мало, чтобы развеять усталость от прошлой ночи, за которую я так и не сомкнул глаз. Я ощущал это с самого момента пробуждения: в ванной, на кухне, в насквозь прокуренном лифте меня шатало так, будто с приходом понедельника сама планета начала пульсировать вразнобой с ритмом моей жизни. Цепляясь мыслями за отсутствие репетиции, а вместе с ней – и вообще планов на вечер, я уже томно представлял себе возвращение домой, сулившее продолжение дефицитного отдыха.

Поддавшись моему напору, тяжелая подъездная дверь медленно отворилась и впустила в мои ноздри остатки свежести, напоминавшие о ночном дожде. С порога я увидел и почерневший от влаги асфальт – прекрасный нюанс в яркой гамме, присущей осенней поре; прилипшие к нему листья выглядели своеобразным гербарием, творимым самой природой на зависть редким школьникам, расторопно семенившим через двор.