Сказание о Сибирякове - Л Новиков

Никто еще не догадывался, куда клонит комиссар, а тот продолжал:

- Сибиряковцы еще ни в чем - ни в бою, ни в труде - не ударяли в грязь лицом. И теперь должны быть на высоте. Поэтому-то и полезно вспомнить старое. Наш разговор неофициальный, это не собрание, резолюций принимать не будем, протокол тоже не понадобится. Пусть каждый в сердце записывает то, о чем здесь услышит. Хочу предложить слово самому почетному члену нашего экипажа Николаю Григорьевичу Бочурко. Есть ему что рассказать.

Моряки, ожидавшие, что комиссар будет "речу толкать", теперь с любопытством повернули лица в сторону Деда. Тот встал.

- Не мастак я рассказывать, ребята, - сказал Николай Григорьевич, - но сейчас случай такой, нужно рассказать о тридцать втором годе.

Вот что услышали моряки:

- Сорок пять дней тяжелого плавания через льды Ледовитого океана не прошли тогда бесследно. В бортах "Сибирякова" появились вмятины - свидетели жестокой борьбы со льдами, облезла краска. Идти стало совсем трудно. Брался штурмом каждый метр. Корабль с трудом отползал назад и с разбегу, как колун, ударял в толстую кромку льда. В жестоком споре металла и льда побеждал тот, кто был упорнее. Вот от того места, куда ударил форштевень корабля, побежала тоненькая, как змейка, трещинка. Она становится шире и шире. И снова разбег удар, разбег - удар.

Однажды, когда экспедиция почти подходила к концу, случилось несчастье. Огромные ледяные глыбы попали под лопасти винта и обломали их. Судно потеряло ход, "Сибиряков" оказался в ледовом плену. На календаре значилось 10 сентября 1932 года. Что делать? Зимовать или все-таки попытаться исправить повреждение?

Экстренное партийное собрание отвергло пассивное решение вопроса. Правда, во льдах зимовало много судов. Но не затем "Сибиряков" вышел в этот трудный рейс, чтобы растянуть его на две навигации. Нужно было доказать, что Северным морским путем можно пройти в одно лето. Как же быть? Капитан Воронин нашел выход.

"Ремонт можно сделать только в одном случае, - сказал он, - если перебросить с кормы на нос весь груз. Это примерно четыреста тонн. Тогда корма задерется, и винт будет над водой. Но делать это нужно как можно быстрее, пока льды не сковали судно".

Авральные работы были объявлены немедленно, несмотря на шквалистый норд-ост. Склянки пробили полночь, когда первая тонна груза была перенесена с кормы на нос. Холодный ветер обжигал лицо, забирался под одежду, пронизывал до мозга костей. Люди словно не замечали этого. Как одержимые двигались они вереницей по палубе, сгорбившись под тяжелым грузом. Постепенно пароход стал оседать на нос. И вот наступил момент, когда с носовой палубы можно было легко дотянуться до воды рукой. Корма же задралась кверху, как будто пароход приготовился нырнуть под лед. Винт с искалеченными лопастями обнажился.

Тогда начался ремонт. Усталые механики валились с ног, спать им было некогда, распухшие веки, словно налитые свинцом, упорно опускались. 16 сентября все четыре лопасти были заменены. Корабль ожил. И снова потоки грузов потекли по палубе, теперь уже в обратном направлении.

Партийное собрание наметило срок авральных работ - десять дней. Люди сделали невозможное - сократили срок до недели. Это была великая победа, подвиг...

Элимелах внимательно следил за тем, как меняется выражение лиц моряков. На них комиссар читал, как зреет решимость не посрамить чести корабля.

Бочурко закончил свой рассказ, налил стакан воды, она забулькала. Это были единственные звуки, нарушившие тишину в зале. Дед сделал глоток и, оглядев собравшихся, добавил:

- Так-то, ребята. Поняли?

Комиссар и командир переглянулись. Было ясно - цель достигнута. Люди не спеша, тихо, стараясь не греметь стульями, покидали зал. Прозвучал только голос секретаря комсомольской организации Михаила Кузнецова:

- Комсомольцев прошу остаться!

* * *

Врач Валя Черноус появилась на корабле поутру, в самый разгар погрузки. После вчерашнего разговора работа пошла дружней.

Каждый, кто первый раз попадает на стройку или в порт, невольно начинает мешать. Он всегда останавливается не там, где можно, пытается пройти там, где ходить нельзя. И на него обязательно сыплются замечания: "Эй, поберегись!" Человек шарахается в сторону - и опять кому-то мешает.

Валя, невысокая тоненькая девушка с толстой косой цвета каштана и серыми удивленными глазами, только что окончила медицинский институт. В грузовой порт она попала впервые. Девушка металась в лабиринте ящиков, бревен, бочек, вздрагивала от окриков: "Куда лезешь?", "Посторонись!" Какой-то пожилой рабочий участливо спросил ее:

- Куда тебе, дочка?

- Мне "Сибиряков" нужен.

- Идем, доведу.

И Валя обрадованно засеменила за широкой спиной грузчика, стараясь не отстать.

- Вот твой пароход, - сказал рабочий.

Валя увидела корабль, над которым безостановочно шевелились стальные усы кранов. Осторожно ступая, девушка поднялась по трапу. Ее остановил вахтенный матрос. Игриво заломив на затылок бескозырку, из-под которой вывалился соломенный чуб, он спросил:

- Вам куда, мамзель?

- Да мне, - Валя растерялась, - мне сюда, на пароход.

- А вы кто, разрешите поинтересоваться? Может, чья невеста будете? матрос улыбался.

И Валя, подлаживаясь под игривый тон моряка, ответила:

- Да пока ничья, может, ваша буду. Я ваш новый доктор, вот кто. Мне бы к капитану.

Ее серые глаза смеялись, а на румяных щеках проступили ямочки, будто надавили пальцем, они так и остались. Матрос посерьезнел и уже просто, без наигрыша сказал:

- Ну, коли так, проходите. Эй, Василь! - крикнул он товарищу. - Проводи доктора до капитана.

После того как Валя представилась Качараве, боцман Андрей Тихонович пошел показывать ей "докторское" хозяйство. Настроение у девушки было хорошее. Капитан ей понравился - прост и приветлив, корабль - тоже. Он хоть и небольшой, но знаменитый, овеянный ореолом славы. Раньше воображение рисовало ей капитана человеком суровым, с холодным взглядом, с трубкой, никогда не покидающей рта, и, конечно, с бакенбардами, как у героев Жюля Верна. Увидев же Анатолия Алексеевича, она даже не поверила, что это и есть ее будущий начальник. Трубку, правда, он курил, но во всем остальном никак не соответствовал Валиным представлениям о старых морских волках. Качарава был молод, строен, выглядел почти юношей. Занятый делами, он ограничился кратким разговором с новым доктором, но и за те несколько минут, что Валя провела в капитанской каюте, она почувствовала: этот человек, столь мягкий в обращении, видимо, очень требователен, умеет заставить подчиняться себе.

Боцман шел следом за Валей, указывая дорогу. Он ступал осторожно, словно впереди него шагал не человек, а хрустальная ваза. Андрей Тихонович про себя отметил: "Зачем таких на корабль посылают, да еще в самое пекло? Ветер подует - снесет как былинку с палубы".