Русские снега - Юрий Красавин

— Погоди, еще не все, — азартно басил где-то рядом Абросим, и хватал руками, будто карася в тине ловил. — Я те щас… будешь помнить!

Ваня ринулся со всем возможным проворством в сторону, куда глаза глядят… да глаза-то не глядели!.. а лишь бы подальше, подальше от этой чертовой бани, чтоб не настиг его рукастый мужик Абросим, а то ведь наградит еще одним пинком, от которого не скоро очухаешься. Да и срам какой: вперся в чужую мыльню. Откуда она взялась-то?!

Уже совершенно задыхаясь, вывалился куда-то, где было попросторнее — здесь легче дышать; прислушался, не гонится ли кто следом — нет, погони за ним не было. Да и с чего это голым людям за ним гнаться в снегу! Небось, Абросим только постращал, а сам вернулся в баню да и рассказывает там под хохот всего семейства.

«Эка, двинул, как паровоз кривошипно-шатунным механизмом, — Ваня поежился. — Если б не снег, долго бы мне еще лететь! Силен мужик Абросим…»

Легко все-таки отделался, могло бы случиться и что-нибудь посерьезнее: раздели бы да и выпихнули голого в снег… гуляй, Ваня!

Перед глазами так и маячило: двое лупоглазых парнишек, освещенных горящей лучиною; девчонка отводит рукой от лица волосы, с которых струится вода; могучая баба с ногами-тумбами и Абросим, весь будто свитый из жил и мускулов…

Невозможно было понять, где он находится и что с ним. Если раньше была догадка, что всему виной слуховой обман, наваждение, то теперь…

«Нет, привидения на такие дела не способны, — соображал Ваня. — Они пинка под зад не дают… Или все-таки могут? Кто их знает!»

Оглядевшись, он обнаружил, что сидит не на чем-нибудь, а на одном из пней, оставшихся от лип Данилы Золовкина, мимо которых сам недавно проторил ход. Значит, проделал путешествие вниз к ручью и вокруг шурыгинского дома.

— Ва-ня! — раздалось совсем рядом отчаянное.

Это был голос матери. Или почудилось?

— Ва-ня! — донеслось снова, уже глуше и ещё отчаянней.

Он вскочил:

— Э-гей! Я здесь!

Рыдания были ему ответом.

— Трафь сюда! — позвал он, теперь уже опасаясь идти на поиски: не разминуться бы, а то черт-те куда угодишь!

Где-то в толще снеговой слышался шорох и хруст, словно там ворочался кто-то или боролся неведомо с кем.

— Ты где, мам?

Маруся вывалилась на него, словно снежный ком.

— Ванечка, — выговаривала она и кашляя, и плача. — Ваня…

Лицо ее было мокро, пряди волос прилипли к щекам, в рукава и за шиворот набился снег, голос вздрагивал от пережитого страха и прихлынувшей теперь радости избавления.

Насколько он понял потом из ее сбивчивых объяснений, она заблудилась: торила ход к телятнику, а снег за нею обрушился. Куда было идти? Стала кричать, — снежная толща заглушала ее крики. Пробивалась то туда, то сюда, угодила к ручью… И вот, когда совершенно потеряла надежду на избавление, услышала его голос.

Отдышалась, успокоилась маленько, но рассказывала возбужденно:

— Вань, что творится-то? Мне все время чудилось: какие-то голоса… звуки. Я слышала, как приехали на мотоциклах… Лодка два раза проплывала. Стадо коров мычало…

Тут их обоих словно ветерком обдало и мелодично затиндиликало в ушах; запахло мокрой крапивой и лопухами… лопухи эти и заросли крапивы оказались совсем рядом — из них вышел петух с тяжелым гребнем и красной, словно окровавленной грудью — красавец петух! — отряхнулся, посмотрел на них высокомерно и скрылся снова. Лягушка прошлепала мимо. А по тропинке неподалеку шагали двое беседующих мужиков в рубахах распояской, босиком.

— А обе те есмя деревни продали с орамыми землями и наволоцкими пожнями, — явственно сказал один из них. — Там и топор ходил, и соха ходила.

Второй в ответ ему густым басом непонятно что: ду-дуду… Они остановились, толкуя о своем, не обращая внимания на сидевших.

— Купил у Ермила… у кузнеца… лодку набоиницу, дал полшеста алтына… — бубнил бас.

Продолжая разговаривать, они двинулись в сторону и скрылись. Маруся сидела, будто онемев, да и Ваня тоже. Он потер ладонями уши — тиндиликанье исчезло.

— Значит, ОНИ на самом деле есть… — зашептала Маруся.

— Значит, живут рядом с нами. Ваня не успел ответить, — те мужики показались снова. — Якушка тот наволок Ондреевской косил сильно два лета. — говорил один из них рассудительно, — лони да третьяго году!

— А меж тем пустошам… с тех пустых полянок и до реки с наберегом… — вторил ему другой, и ветром унесло следующие слова, только «бу-бу-бу» один голос. Минуту спустя мужики скрылись.

Больше не донеслось с той стороны ни слова, и крапиву с лопухами — петушиные джунгли — запорошило снегом, затянуло туманом белым.

Сорокоумовы переглянулись, посовещались шепотом и решили навестить Веруню Шурыгину.

На ощупь прошли они в сени, открыли дверь в избу как раз в тот момент, когда там что-то грохнуло и зазвенело. Слава Богу, что не керосиновая лампа — она висела высоко: Веруня на этот счет предусмотрительна. На полу же валялись опрокинутые скамейки и табуретки, громоздились корзинки и подушки, боевые позиции занимали ухваты и валенки; тут же что-то пролито, что-то рассыпано… Сама хозяйка спала на кровати.

Едва только гости перешагнули порог, как трое ребятишек, занятых то ли борьбой, то ли дракой, оглянулись на них почти с досадой: помешали им!

— Здорово, мужики! — сказал Ваня, окидывая взглядом поле сражения. — Что тут у вас происходит? Передел имущества или сфер влияния?

«Мужики» уже забыли свои распри перед лицом внешнего врага, они встали плечом к плечу.

— Дисциплина в этом доме совершенно расшаталась. Верховная власть спит на кровати, вольница гуляет — от такой демократии добра не жди.

Маруся сразу умилилась. Надо признать, в «ухарцах» есть что-то такое, отчего их, действительно, хочется потискать и погладить по головкам. Но не очень-то они на это падки, к ним поди-ка подступись.

— Веруня! Как ты можешь спать при таком шуме! — говорила Маруся, принимаясь за уборку. — Вставай, белый день на дворе.

— Ой, что-то заспалась я, — отозвалась Веруня хрипловатым голосом, медленно произнося слова. — Встать не могу — ни больна, ни здорова. Долит меня сон, не совладать…

Она повернулась на другой бок и, кажется, опять уснула.

Ваня поставил на ноги лежавшую табуретку, сел на нее посреди избы, огляделся.

— Петь топили, мужики?

— Не-а, — «мужики» дружно замотали головами.

— Корову доили?

— Не-а.

— Теленка, куриц кормили-поили?

Ответ был тот же.

— Так что же вы! Чем занимаетесь, если хозяйство в забросе?

Они переглядывались, поталкивая друг друга, шмыгая носами.

— Эх вы, мужики! На вас вся Россия смотрит с надеждой, а вы что? Отечество в опасности, а у вас баловство на уме.

Они его побаивались — это из-за шрамов. Даже старший, Илюша, посматривал опасливо. Но, стоявший рядом с братом Никишка, только заинтересованно моргал: какая-такая еще Россия? Знать не знаю… Что касается белобрысого Алешки, тот и вовсе глядел вызывающе: а ты, мол, кто такой, чтоб тут распоряжаться?

— У нас хлеба нет, — сообщил Илюша.

— Как нет! Я же вашей матери три буханки дала! — возмутилась Маруся. — Неужели все умяли?

— Одну буханку мама офицерам скормила. Они проголодались.

— Каким офицерам? — опешили Ваня с Марусей.

— Которые у нас были, двое, — заторопился Никишка. — Грелись возле печи. Сабли — во! И звездочки на пятках.

Гости переглянулись.

— Куда они делись? — спросил Ваня.

— Сели на коней и ускакали.

— Вы видели коней?

— Да, в окно. И слышно было… кавалеристы, — вперебой докладывали братья.

— Мне тоже показалось, что у крыльца конские следы, тихо сказал Ваня. — Но я подумал…

Что он подумал, не договорил, вышел. Вернувшись, доложил матери:

— Следы есть, но почти незаметны: снег осыпался.

— Посмотри, что я у них нашла, — тихонько сказала Маруся и протянула ему на ладони четыре винтовочных патрона. Он взял их, так же тихо спросил:

— Откуда?

— Отобрала… — она кивнула в сторону ребятишек. — Никита заколачивал вот этот, как гвоздь, в половицу, молотком по шляпке.

— М-да… Где они взяли этот товар? Насколько я могу судить, это настоящие боевые патроны.

— Наверно, гости подарили.

— Офицеры? Они что, туго соображают?

— Небось, ухарцы у них стибрили. И не только эти.

Разговор между ними произошел быстро, ребятишки не слышали.

— Мужики! — бодро сказал Ваня. — Есть интересная игра, но вот этих штучек надо еще пять. Понимаете? Тогда состоится увлекательная партия.

Патроны лежали у него на ладони, новенькие, сияющие, будто золотые — они притягивали взгляд. «Мужики» молчали.

— Еще пять штук! — стал уговаривать Ваня. — Иначе не получится. Давайте, выкладывайте, и сыграем. Ну? Илья! Никита!