Здравствуйте, доктор! Записки пациентов [антология] - Коллектив авторов

— Я сейчас тебе эту сигарету засуну в задницу! — закричал Иван Семенович стоящей в двусмысленной позе Оле и обернулся к сбежавшимся на крик санитаркам: — Сделайте ей укол. А то она так до операции раком и простоит.

Соседки по палате говорили, что от наркотика эффект — будто бахнула рюмку коньяку. Оля знала ощущения от рюмки, укол работал иначе. Ей дали два часа тяжелого медикаментозного кайфа, а потом она уснула. Перед сном бабушка с соседней койки зашептала: «Я смотрела расписание операций. Твоя первая, оперирует заведующий отделением». Оля успокоила: из всех врачей больницы она интуитивно больше всего доверяла вот этому первому, который смотрит жестко, как мясник. Олю здорово успокаивал тот факт, что все организмы всех людей на земле похожи. Если подфартило не родиться о трех ногах, то на заводе в НИИ микрохирургии тебе непременно найдут запчасти. Даже бабушки с соседних коек встают на ноги, неужели Оле в первый раз в жизни так глобально не повезет?

Утро встретило Олю пустой и прозрачной. Ей не давали есть со вчерашнего дня. «Голая девушка под простыней — блеск!» — пошутил Иван Семенович, когда санитарки уложили Олю на хирургическую кушетку. Медсестра со шприцем обнажила Оле плечо. Интересно, сколько раз тебя должны уколоть, чтобы развилась зависимость, — думала Оля, уносясь в страну розовых грез. Ее кушетку с грохотом вывезли в коридор, казалось, Оля снимается в клипе отчаянной рок-группы. Зеленые стены, лампы дневного света, скрип каталки по пути в операционную — Оля смотрела по сторонам во все глаза, стараясь на всякий случай запомнить больше картинок. Все это происходило с ней не потому, что она была нехорошим человеком. Не потому, что плохим был Егор. Оля просто слишком много взвалила на свои плечи. Медсестра Кейт Мосс везла каталку с Олей, поверх белого больничного халата был наброшен байковый для тепла. Рядом с каталкой шел Иван Семенович, лысый доктор в очках. На Олю напало желание говорить без остановки. Она задавала дурацкие вопросы доктору и хихикала сама вместо ответа. Наверное, по пути в операционную не принято смеяться шуткам пациента. Но Оля была уверена, что, когда ее выключат из реальности, хирург начнет петь арии. Наконец, реаниматолог не выдержал и заткнул Оле рот с носом маской с анестезией. Она сделала два глубоких вдоха, газ в маске отдавал привкусом пластикового пакета.

Человек, которого привозят из реанимации, пахнет ладаном. Оля поняла это потом, чуть позже, когда в палате менялись жильцы, и новых бабушек увозили в операционную одну за другой. Из наркоза Олю растолкал хирург-заведующий:

— Болит?

Прилежная Оля медленно возвращалась из расфокуса, чтобы старательно шевелить ногой:

— Нет, не болит!

Доктор улыбнулся, стальные глаза стали по-детски счастливыми. Оля отметила про себя, что нога шевелится. А этот доктор целое утро вырезал Олины двадцать восемь миллиметров боли. Он видел ее изнутри.

Оля приходила в себя. Она не видела Элвиса, не шла по светлому коридору, она просто хорошо выспалась впервые за долгое время, правда, проснулась с разрезом в спине. «Ты такая крутая лежишь, в пластырях», — сказала санитарка, отдирая от плеча хирургический датчик. Она притащила Оле утку и поставила под кровать. Оле стало страшно. Легче пережить момент, когда в тебя втыкают катетер, чем один раз описаться под себя. Она смотрела, как усердно тужится женщина, которой стало намного легче после операции, дочь придерживала ей железное судно и хвалила, как маленькую, будто они с матерью поменялись ролями.

Оле нельзя было вставать четверо суток. Казалось бы, лежи и радуйся. Но человеку ведь поминутно что-то надо: стакан воды, влажную салфетку, зубную щетку. Для этого в больницу к Оле приехала мама. Ночью она спала на матрасе под Олиной кроватью. Ее хрупкая мама, которая хватает ангину от хлопка форточки, жила на полу. Оля делила с мамой больничный обед напополам. Мама заплетала Оле косы и говорила, что все болезни от нервов. А Оля чувствовала запах сырого мяса. Даже ее запястья пахли этим разрезом в спине. Удивительно, что спину продырявили всего сантиметров на пять, а запах был так силен, будто отняли ногу. «Доброе утро», — пискнул телефон сообщением от Егора. Оля нажала отбой и отвернулась на другой бок, впервые не найдя что же сказать возлюбленному. Она попросила маму потрогать ей пятку и пальцы на правой ноге. Вдруг чувствительность вернулась, раз боли нет. Нога все равно была деревяшкой. Иван Семенович сказал, что онемение проходит очень долго, но это не страшно, главное — бедро не болит:

— Умеет Палыч генеральские грыжи выбирать! — говорил Иван Семенович про хирурга.

И вот этот термин «выбирать грыжу» звучал так по-свойски, будто Палыч вместо Олиного позвоночника выбрал ягоды клюквы из ведерка с черникой. Оля радовалась вместе с врачами, что вот эта дробленая генеральская мерзость, которая отравляла ей жизнь, исчезла, и теперь все пойдет по-другому.

Когда ты болен, ты не напишешь книгу или сонату. Ты лежишь и ждешь, что дни, отпущенные на заживление, закончатся. В болезни ты одинок, и тебя это не особенно беспокоит. Даже наоборот. Собаку, которая уползла зализывать раны, страшно удивляет, что кому-то до нее может быть дело. Женщина, которой было плохо, начала шутить бородатыми шутками из телевизора. Оля с мамой понимающе переглядывались. Мама уходила читать в коридор, когда к Оле приходили друзья. Друзья смотрели с жалостью, а Оля не могла понять: разве она перестала быть суперженщиной? Ну и что, что она писает в пакетик, пристегнутый к кровати. Это всего лишь ее временная жизнь: поворот влево к компьютеру, вправо к чайной чашке — всё. На перекладине над Олиной хирургической кроватью болталась скакалка, чтобы хвататься за нее рукой и менять положение тела. Так много чужих людей страдало на кровати, что скакалка сильно размохрилась.

— Позови Кейт Мосс, пусть поправит капельницу, — просила Оля подругу, и та срывалась с места, готовая быть хоть чем-то полезной в царстве боли, швов и лекарств.

Когда Олю подняли на ноги и научили носить ортопедический корсет с железными пластинами, она смогла в нем гулять по больничному коридору. Она видела совсем молодых мальчиков в инвалидных колясках. Она благодарила Бога, что с ней не так. Когда в палату подселили женщину с букетом роз, Оля не выдержала и настрочила Егору: «Слушай, привези мне цветов, а то перед тетками неудобно». Егор уточнил: «Какие тебе нравятся?» Оля нахмурила лоб: «Не знаю. Беленькие».

В тот день Оля смогла сама дойти до умывальника и почистить зубы. Она хотела в душ, но мышцы были слабые, и спину без корсета совсем не держало. Мама помогла опуститься в ванне на корточки. Оля вечность простояла под теплой струей воды, та лилась на ее заклеенную пластырем раненую спину. К вечеру Егор принес букет, сентиментальный и чудовищный, — белые хризантемы в зеленой обертке, которая пускала ядовитый сок в пластиковую бутылку без горла.

Олю выписали через две недели, чтобы привыкала к жизни заново. Первая прогулка в одиночку до поликлиники на капельницу, чуть позже — первая сигарета, первый бокал красного вина. Чтобы сделать человека счастливым, достаточно забрать у него свободу, а потом вернуть назад. Оля с радостью носила ортопедический корсет, ощущая себя дамой эпохи Возрождения.

— Ты видела, как ты двигаешься? — беспокоились подруги. — Это точно нормально?

Оля чувствовала зашитое место на пояснице и боялась согнуться. Она искренне верила в то, что ее улучшили, пусть теперь всю оставшуюся жизнь придется недолюбливать диваны с мягкой спинкой. Постепенно к Оле вернулся цвет лица и желание ходить на работу. Свою неестественную осанку она считала королевской.

— Девочки, купите себе корсеты для коррекции осанки, вместо того чтобы тратить деньги на педикюр, — советовала Оля подругам.

Когда у нее появился новый ухажер, Оля внутренне хохотала от того, что он не догадывается: правая ее ступня до сих пор ничего не чувствует. А еще понятия не имеет, кто такой Егор, и почему он до сих пор пишет Оле смс. Беда в том, что Егор все время будет ассоциироваться у нее с запахом ладана и зеленым букетом, пускающим в воду сок. Оля убедила себя в том, что именно болезнь мешала ей стать по-настоящему собой.

Елена Крюкова

Колыбельная

© Елена Крюкова, 2014

Его привезли на рассвете. Доктор Ян Борисович Готфрид сухо выронил на бегу: суицид банальный — и дальше бежал, не оглядываясь, только белая шапочка на затылке тряслась. Доктора Готфрида так и называли: Стайер. «Наш Стайер побежал, — шептали санитары, — ну точно, тяжелый груз нам сегодня забросили».

Наш Стайер побежал, повторяла и Анна Ивановна сухими, сморщенными, чуть ли не замшелыми губами, глядя долгим взглядом вслед врачу, и сухарь ее лица жалобно ломался. Ей всегда всех больных было жалко. Особенно здесь, в психушке.