Жизнь проста. Как бритва Оккама освободила науку и стала ключом к познанию тайн Вселенной - Джонджо МакФадден
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В свое время Блаженный Августин заимствовал идею Платона о формах, и она утвердилась в раннем Средневековье как идея Божьего промысла. Однако к XIII веку на смену формам Платона пришли универсалии Аристотеля. В них было много общего с той лишь разницей, что универсалии существовали в реальном мире, наполняя каждый объект отражающей его сущностью. Общей сущностью для всех круглых предметов была круглая форма, все представители знати так или иначе обладали признаками знатности, а все отцы являлись представителями сущности или универсалии отцовства.
С точки зрения науки универсалии Аристотеля представляли собой усовершенствованный вариант форм Платона, поскольку они существовали в реальном мире вещей и явлений, а не за пределами видимого. Однако это создавало определенную проблему: откуда берется знание о них? Пространные пергаменты были исписаны богословами-схоластами, которые пытались ответить на этот вопрос, но так и не пришли к единому мнению. Трудность заключалась еще и в том, что универсалий было слишком много – для каждого существительного и глагола была своя универсалия. Аристотель в «Категориях» пытался навести порядок, соотнося каждую универсалию с определенной категорией, которых всего было десять: субстанция, количество, качество, пространство, отношение, состояние и т. д.
Категоризация универсалий Аристотеля по сей день вызывает споры, однако первая из них – субстанция – может быть приравнена к понятию материи в современной трактовке. В ней присутствует не меняющаяся сущность объекта с точки зрения его структуры, из чего он состоит: из элементов земли, воздуха, огня или воды. Все остальные категории по признакам, которые обычно называют акциденциями (то есть случайно появляющимися), являются вторичными, поскольку описывают второстепенные свойства, такие как внешний вид, тактильные качества, вкус, форма, цвет. Например, все круглые предметы обладают универсалией округлости, однако если мы говорим о вишнях, которые нередко растут парами на плодоножке, правомерно утверждать, что они имеют универсалию парности, которая, так же как универсалия вкуса, будет второстепенной по отношению к первичной универсалии – субстанции. Так вишня становится вишней. Субстанция считалась неизменной, в то время как акциденции, такие как цвет или форма, подвержены изменениям: например, вишня созревает и становится крупнее, а ее цвет при этом меняется от ярко-алого до темно-красного.
Универсалии заняли ключевое положение в средневековой науке и философии, поскольку именно они легли в основу логики – категорического силлогизма[68] Аристотеля. Суть силлогизма можно проиллюстрировать на классическом примере с Сократом, знаменитым учителем Платона: Сократ – человек (первая посылка), все люди смертны (вторая посылка), следовательно, Сократ тоже смертен (заключение). Логика этого умозаключения исходит из принципа, что все объекты можно классифицировать по универсалиям, например, в данном случае возникает универсалия человечности. Приняв это исходное положение и зная другие акцидентальные свойства, например смертность, можно построить любое научное суждение, которое будет окончательным и единственно правильным.
Логика, основанная на силлогизмах, применима для случаев, описанных выше, однако если слегка изменить исходные условия, скажем, Сократ – мужчина, все мужчины носят бороды (что вполне соответствовало реалиям Древней Греции), следовательно, Сократ тоже носит бороду, – то становится ясно, что такая логика не подходит для построения картины мира. Как нам еще предстоит узнать, желание опровергнуть силлогистику побудило Уильяма Оккама взяться за его знаменитую бритву. Однако Фома Аквинский видел в универсалиях нечто большее, чем просто инструмент логики. Он верил в то, что они задуманы Богом, следовательно, изучая их, можно постичь тайну Божьего замысла. Они были не чем иным, как тенью небес, которая, падая на землю, наполняла все объекты земной жизни высшим смыслом.
Фома Аквинский понимал, насколько сложно объяснить евхаристию с помощью универсалий, ведь во время таинства хлеб как субстанция, то есть его неизменная сущность (согласно Аристотелю) изменяется настолько, что становится другой субстанцией – плотью. Именно поэтому это превращение называют чудом пресуществления. Таким образом, считалось (и по-прежнему считается у католиков и православных), что в результате чудесного превращения в ходе Святого Причастия хлеб, который по-прежнему выглядит как хлеб, на самом деле представляет собой уже иную субстанцию – он часть тела Христова. Но как тогда быть с акцидентальными свойствами, как соотнести вкус хлеба, его мягкость и хрустящую корочку с телом – новой субстанцией, в которую он превратился, – вот что не давало покоя схоластам.
Фома Аквинский придумал остроумное решение, которое можно найти в его «Сумме теологии». Он полагает, что акцидентальные свойства, такие как вкус, текстура, цвет и т. д., в процессе пресуществления следует рассматривать как относящиеся не столько к субстанции, сколько к категории количества, которая остается неизменной. В результате получается следующее: один хлеб был до таинства, и одна частица тела Христова осталась после него. Вот почему вкус хлеба остается даже после того, как исчезает его сущность. Чудо пресуществления полностью подтверждается логикой Аристотеля, которую Фома Аквинский называет жемчужиной в короне «королевы наук».
Влияние учения Фомы Аквинского, которого церковь канонизировала[69] спустя всего пятьдесят лет после его смерти, оказало такое огромное влияние на идеи Средневековья, что даже такое странное объяснение превратилось в классическую доктрину христианства и остается таковой по сей день в католической церкви[70]. Как с иронией отмечает историк-медиевист Эдит Силла, Фома Аквинский не думал о том, «чтобы привнести в священное учение инородный элемент философии, он полагал, что доводы чистого разума в сочетании с Божественным откровением помогут создать единую священную науку, в которой чистая вода философии смешалась бы с напитком Божественного откровения и превратилась в вино»[71]. В итоге произошло пресуществление теологии в науку.
Почти двумя тысячелетиями ранее Сократ утверждал, что он мудрее другого человека – «раз я коли ничего не знаю, то и не воображаю, будто знаю»[72],[73]. В этом и состояла главная проблема схоластической науки[74]. Ученые-схоласты, в отличие от Сократа, полагали, что знают все, хотя на самом деле не знали ничего. Их перегруженная сущностями наука могла объяснить все, однако она не могла ничего предугадать, так как не владела принципом простоты.
«Сумма теологии» так никогда и не была завершена. В декабре 1273 года, когда великий богослов служил мессу, ему было видение, после чего он утратил способность писать и диктовать, поскольку, как свидетельствует он сам, «все написанное мною показалось мне ничтожным словесным мусором в сравнении с тем, что я увидел». Несколько десятилетий спустя в Оксфорде появился другой ученый, который в совершенстве овладел инструментом, помогающим избавиться от словесного мусора.
