Земля от пустыни Син - Людмила Коль

Один раз, уже после лета, Николай Семенович звонит Косте и довольно церемонно и пространно объясняет, что Маргарита Петровна и он будут рады видеть у себя Костю и Таню. Они приходят вечером — «в гости» к Николаю Семеновичу и Маргарите Петровне. Майи Михайловны нет дома, и о ней больше не упоминается.

В комнате Николая Семеновича накрыт обеденный стол и чувствуется, что что-то произошло.

— Я пригласил вас, чтобы сказать…

Таня смотрит на полное торжественности лицо свекра, на его сияющие, помолодевшие глаза. И вдруг до нее доходит смысл произносимых им сейчас слов: свекор женится! Нет! Он уже женился! А их пригласил, чтобы сообщить об этом.

Маргарита Петровна сидит с краю и улыбается, глядя на Николая Семеновича. Она ничего не говорит — только смотрит на него любящим взглядом матери.

Таня опускает лицо, и ее глаза ловят толстый палец свекра, на котором поблескивает обручальное кольцо…

Они с Костей едут домой на метро и всю дорогу не произносят ни слова. А что, собственно, сказать?

Уже вечером, когда ложатся спать, Костя, почесывая затылок, смущенно говорит:

— Я думал, что у отца будет все по-другому…

— Это — как?

— Ну… что ему действительно нужна свобода, чтобы дописывать свою научную работу… Мне казалось, что для этого он разводится. А если в рубашках дело…

Он замолкает, но Таня понимает, чего он не договаривает.

8

Николай Семенович переезжает к своей новой жене.

Скучно описывать все перипетии, связанные с «квартирным вопросом». Но наконец, после долгих переговоров, предложений и вариантов, после яростного дележа имущества — то есть, телевизора, холодильника, шкафа с книгами, дивана, — когда все уже забыли о соблюдении приличий и в выражениях не стесняются, после сведения финальных счетов, когда каждый персонаж добавляет последние штрихи к автопортрету и портрету другого персонажа, вопрос решается, и бывшая квартира остается все-таки Майе Михайловне и Севе.

Костя едет проведать бабушку на новом месте и возвращается расстроенный.

— Плохо ей там, — рассказывает он Тане.

— Но там, кажется, три комнаты?

— Дело же не в комнатах… Здесь она чувствовала себя хозяйкой.

— А там?

— А там, — Костя тяжело вздыхает, — у нее есть только отведенное ей место… И она просто сидит за столом и молчит. Представляешь, каково это ей?

— Ей запрещают говорить?

— Ну… не запрещают, конечно, но… И отцу тоже, кажется, не развернуться.

— Так что же все-таки происходит?

— Не знаю… Плохо все…

В начале мая, на праздник Победы, жена Николая Семеновича выражает желание видеть у себя Костю и Таню — именно так приглашает их Николай Семенович к себе.

Когда они приходят, в незнакомом доме полно незнакомых людей, которые даже не делают вид, что хотели бы с ними познакомиться: безразлично протягивают руку и тут же отворачиваются, чтобы поговорить друг с другом или с Любой — так зовут новую жену. Костя знает, что девятое мая для отца — это всегда большой праздник: он ушел на фронт добровольцем и воевал до конца. Но здесь собрались, кажется, не для него, а просто потому что праздничный день и хочется провести его весело. И, кажется, лишь родственники и знакомые Любы. Во всяком случае, никого из прежних друзей отца Костя среди них не видит.

Маргарита Петровна незаметно выходит в прихожую и съежившимся комочком замирает в углу, пока Костя и Таня приводят себя в порядок. Потом, когда они готовы войти в гостиную, протягивает руки к Тане:

— Дай, я тебя поцелую, Танечка.

Ее сухие ладошки обхватывают Танину голову и слегка прижимают вниз. Таня всматривается в ее лицо и замечает грустную улыбку.

В гостиной уже накрыто, и стол ломится от яств. Люба постаралась: и салаты, и паштеты, и рыба разных сортов, и заливное, и пироги. Дорогой фарфор, переливающийся радугой хрусталь, серебро, протянутые в кольца хрустящие салфетки, графины с наливкой и водкой. Откуда столько?! У Тани разбегаются глаза от всего, что она видит.

Николай Семенович садится во главе стола и по своему обыкновению уже готов произнести речь. Говорит он всегда медленно, четко отделяя одно слово от другого, хорошо поставленным голосом, и это придает значительность всему сказанному. Видно, что ему и самому нравится то, как это выглядит со стороны. Обычно Таня подхихикивает про себя, когда он начинает тост с любимой фразы: «Я не Цицерон, но…». Но не слушать того, что говорит свекор, невозможно.

Сейчас Николай Семенович поднимает руку с бокалом шампанского и ждет, когда гости наконец займут места.

— Гриша, ты сюда садись, рядом с Тамарой, а тебя, Саша, я прошу сюда, — командует Люба, — Костя с Таней сядут справа, рядом с Маргаритой Петровной сядет Юра… Дети, вы сядете рядом со мной…

Но вот шум немного стихает. И Николай Семенович, стукнув слегка ножом по хрустальному фужеру, обводит присутствующих взглядом.

— В этот торжественный для меня день, — говорит он, — я хотел бы произнести тост не только за тех, кто прошел войну, но и за тех, кто не был на фронте, но так же, как мы все, жертвовал своей жизнью. Я имею в виду…

Таня замечает, что Маргарита Петровна смотрит на него с легкой улыбкой, а ее глаза светятся молодостью. Таня помнит, что в этот день Николай Семенович всегда рассказывает эпизоды из своей военной жизни. Но сейчас, вежливо дождавшись конца тоста, мгновенно осушив бокалы, гости настолько поглощены едой, а женщины выспрашивают у Любы рецепты приготовления блюд, что Николай Семенович, ничего больше не прибавив, тоже молча ест и время от времени разливает напитки в бокалы и рюмки.

— Папа, — обращается к нему Люба, — расскажи что-нибудь из военной жизни, гости с удовольствием послушают.

Николай Семенович, явно довольный тем, что его попросили, не спеша начинает:

— Помню, я пробрался в блокадный Ленинград. В то время Сева был уже в эвакуации с дедушкой и бабушкой, а Маргарита Петровна…

— Кто это такие? — шепотом спрашивает у Тани женщина, которая сидит справа от нее.

— Сева — это старший сын, — так же шепотом отвечает Таня, — а Маргарита Петровна — это мать, старушка, сидит почти напротив вас.

— Таня, положить тебе заливного судака? — кивает на блюдо Люба.

— Спасибо, я потом.

— Мы добрались до Ярославля… — слышится голос Николая Семеновича.

— А тебе? — обращается Люба к Таниной соседке.

— Давай! Только небольшой кусочек…

Николай Семенович вдруг умолкает.

— Продолжай, папа, — оборачивается к нему Люба, — мы слушаем!

— Я, кажется, уже плохо помню, что было дальше, давайте лучше продолжим еду…

Из дневника Николая Семеновича

<<Год 1980

Соло для пулемета

Впереди дорога, огибая поле, заворачивала налево. И там, впереди, головная часть колонны терялась. Колонна, выбивая сапогами тяжелый, глухой равномерный звук, сама собой как бы уменьшалась и уменьшалась, приближая их к конечной цели.

— Ну вот, отвоевались…

— Да уж…

— Капут, значит…

— А кормить будут?

— Щас! О чем спросил… Как приведут, евреев и комиссаров в расход пустят, тогда и покормят.

— Как в расход? А ты откуда знаешь?

— Проходил уже…

Справа темной сырой стеной подступал к дороге позднеоктябрьский облысевший лес, с тонкими изогнутыми березами по обочине, мрачными от осенних дождей елями и мокрой листвой, которая плотно устлала землю.

— Слышишь, Семен, что сержант сказал?

— Ну…

— Ну?

В окружение попали почти сразу — через неделю после того как их часть привезли из Москвы под Наро-Фоминск. Не успели даже вырыть как следует окопы и установить пулемет.

Они записались в ополчение в институте, и его сразу назначили командиром пулеметного расчета, — его одного из всей их группы, потому что в прошлом году он прошел курсы ПВО и «сдал пулемет» на «отлично». По дороге из Москвы, когда эшелон отправляли на фронт, его пулемет тащили поочередно то Ефим, то Борик — он взял их обоих в свой расчет, потому что дружили еще со студенческих лет и учились вместе в аспирантуре. Он тяжести носить не мог из-за грыжи, которую, по счастью, медкомиссия в суматохе не заметила, иначе не пропустила бы. Но устанавиливал его сам, на тендере паровоза, чтобы обзор был и чтобы удобно; поглаживал, осматривал, чистил. И во время воздушного налета пустил в дело — для пробы. По самолету стреляли конечно же все, даже лейтенант из своего «вальтера»:

— Получай, сволочь!

А он, как их учили, предугадав сначала траекторию полета, послал выходящему из пике самолету вдогонку длинную очередь.

Когда налет закончился, лейтенант прибежал на паровоз:

— Будешь представлен к награде!