Ратные подвиги простаков - Андрей Никитович Новиков

— Ребята камнями посшибают, — сказал Степан Фомич постороннему человеку, доведя до его сведения случай с механизированным петухом, дравшимся со львом.

— Чудак ты! — рассмеялся посторонний человек. — Ты где-то на отшибе живешь. Али не понимаешь, что мальчики выявляли презрение к индивидуальной собственности?

Степан Фомич не возразил, ибо этого он, действительно, не знал, а потому и охотно поверил, удивившись большому разуму постороннего человека.

Освобожденный от скреп, флюгер безудержно скатился по крыше и упал на землю. Сошедшие с крыши посторонний человек и Степан Фомич, подойдя к флюгеру, засвидетельствовали его поломку. Степан Фомич, как обычно, не выразил ни печали, ни недоумения: интерес к измерению ветровых сил у него уже пропадал, ибо флюгер только измерял силы, а не причины неравномерности ветровых сил.

Посторонний человек, наоборот, выразил неудовольствие и заметил, что если бы был плавный спуск, тогда бы флюгер миновал катастрофы.

— А впрочем, не тужи, — сказал посторонний человек Степану Фомичу в утешение. — Переменится на планете обстановка, тогда мы тысячи измерителей воздвигнем. А теперь чего измерять ветры, если со всех сторон поднимается буря. Веди-ка меня, друг, в становую избу, — власть на классовых началах устроим. Хочешь, тебя в главные председатели посадим? Чего же ты молчишь?

Слова постороннего человека подавляли окончательно и без того слабую волю Степана Фомича, и уста его будто навсегда сомкнулись: он понимал, что разговор, исходящий из уст постороннего человека, отличался от разговора других людей чем-то особенным и не верить силе его слов было нельзя.

— Отвечай же, друг, — ставить твою кандидатуру на мотивы голосования? — еще раз спросил посторонний человек, когда они приблизились к становой избе.

Степан Фомич не только понимал постороннего человека, но и постепенно начал овладевать его терминологией.

— Ты, браток, повластвуй над нами сам, — ответил Степан Фомич, собравшись с мыслями. — Человек ты хороший, а главное — все точно знаешь.

Посторонний человек был польщен, но тем не менее предложения Степана Фомича принять не мог.

— Чудак ты, в самом деле, — сказал посторонний человек. — Да разве я в теперешние времена на одной точке удержусь? Я мимоходом могу власть учреждать, — это моя обязанность, так как не люблю, если народ без движения живет.

Затем посторонний человек сообщил, что мировые гады шипят, и Степан Фомич, по-видимому, причислив себя к какому-либо сорту гадов, посмотрел под ноги, чтобы убедиться: идет он или ползет. Оказывается, он шел ровным шагом, как и полагается идти двуногому существу.

— Ты правду сказал, — движение в нашей деревне заглохло. А скажи мне, мил человек, зачем людям движение, ежели в тишине покойная жизнь обретается? — задал вдруг Степан Фомич вопрос.

Если бы посторонний человек задумался над вопросом, тогда, быть может, у Степана Фомича поколебалась бы вера в его слова. Но этого не случилось: посторонний человека ответил без раздумья, точно читая безапелляционный письменный ответ вольных запорожцев турецкому султану.

— Вот тебе на! — сказал посторонний человек. — Если каша в общем котле от кипения заклубилась, разве ты свою щепоть пшена живьем проглотишь? Мужики — сырьевой продукт, надо же их в общем котле проварить?

Разговор с посторонним человеком все больше и больше нравился Степану Фомичу, ибо слова постороннего человекам имели вполне законченный смысл и не вызывали на размышления.

«Вот этот учредит на земле общее просветление, — даром, что сам, видать, малограмотен», — решил Степан Фомич, понимая, что слова постороннего человека не взяты из научных книг, а идут от самого себя.

«Уж не он ли написал тот текст с исчерпывающим смыслом?» — раздумывал Степан Фомич, но вспомнил, что тот человек пишет о самой сердцевине страны и не может сойти с возвышенной точки государственной пуповины.

Посторонний человек, таким образом, походил на Степана Фомича, только не в образах мышления и не в примерах действия, — они были сходны в общей целеустремленности. Как и Степан Фомич, посторонний человек интересовался вещами механического свойства, но интерес к ним у них был весьма различный. Степан Фомич, постигнув свойство того или иного предмета и усовершенствовав его устройство, терял к нему интерес навсегда; посторонний человек, изучив всесторонне предмет, довольствовался не только знанием устройства предмета, но проникал, главным образом, в сущность его действия.

Будучи ремонтным рабочим при механическо-слесарной и водопроводной мастерской и постигнув в полной мере кустарное производство, посторонний человек по случаю военной службы не мог перейти на усовершенствованное заводское производство, однако интерес его к вещам не был ослабленным. Устройство простого винта, постигнутое в неделю, интересовало постороннего человека уже не техникой устройства, а действием гайки: оказывается, гайка, имеющая собственную тяжесть, исчисляемую золотниками, производила силовое давление на сотни берковец. Отчего посторонний человек горячо полюбил силу давления гайки и, при расширении ее щели, делал это с особой осторожностью.

На военной службе посторонний человек разгадал, что в действиях окружающих его людей есть некое сходство с организацией механического свойства: люди, словно заведенные механизмы, действовали по точно установленному расписанию, отчего эти люди и казались постороннему человеку смешными.

«Механическое усовершенствование — это мертвое тело, овладевающее живой силой. В механике отсутствует разум, а сила ее действия поражает иногда самого устроителя механизмов — вот что всего интереснее в технике», — заключал тогда посторонний человек, чтобы навсегда относиться доброжелательно к однородному казарменному бытию и солдатскому действию. «Человек же не вещество, а вечное целеустремление: силится постигнуть разумом то, что законы давления мертвых тел совершают произвольно. Этим отличается вращение человеческого разума от движения созданных им же механизмов. В подражании действиям механизмов человек смешон и интереса разума к себе не вызывает», — убеждал себя посторонний человек, для того, чтобы замкнуть свое мышление от окружающих его чужих людей.

Посторонний человек ощутил большую любовь к винтовке, как к предмету, служащему прямому назначению не по обязанности, а по существу. Он, разбуженный среди ночи, мог немедленно произнести шестизначную цифру номера винтовки, тогда как на словесности ни за что не хотел правильно произносить титулования и со скрытой иронией называл супругу царя только в августе — августейшей, в декабре же именовал декабрейшей. Наименование частей винтовки он усвоил в один час, ибо каждая часть оправдывала свое действие и в произносимом созвучии гармонировала внешнему виду. Стоило постороннему человеку услышать, что одну из частиц именуют антапкой, он сразу догадался, что имеет она крючковатый вид.

Сама по себе винтовка была предметом, и посторонний человек главным образом любил ее действие, зависимое и от самой винтовки, и от действия стрелка.

Посторонний человек стал отличным стрелком — круг попадания его пуль не имел далеких отклонений от диаметра. Однако посторонний