Храм Фортуны - Эндрю Ходжер

Он отдал своим солдатам приказ соблюдать тишину и ждать, надеясь, что войску Постума скоро надоест торчать под стенами, и оно войдет в город, где не окажется уже того простора и где будет легче ударить на них сомкнутым строем железных когорт.

Так и получилось.

Выждав с полчаса, разбойники и гладиаторы подняли крик:

— Да чего мы тут стоим?

— Надо входить в город!

— Постум, небось, уже на Палатине вино пьет!

Напрасно морские офицеры пытались образумить их, говоря, что Агриппа еще не подал знак к нападению, что в темном городе их может ждать засада, — пьяные и охваченные жаждой грабежа вояки ничего не желали слушать.

Моряки пока молчали, но мысленно присоединялись к крикам своих соратников. Им тоже надоело стоять без дела и хотелось погулять вволю.

Наконец, самые нетерпеливые начали отделяться от общей массы и небольшими группами проникать в Рим, где сразу же разбегались по улицам в поисках какой-нибудь добычи.

Сеян учел и это: в темных переулках в районе Тригеминских ворот он расставил патрули, которые без шума и криков окружали мародеров и брали в плен или убивали на месте, если те пытались сопротивляться.

Но вот настал момент, когда терпение окончательно лопнуло, и плотная нестройная толпа повалила в открытые ворота, отчаянно вопя и размахивая мечами, палицами и топорами:

— Вперед!

— Смерть Тиберию!

— Слава Агриппе Постуму!

— На Палатин! На Палатин!

Этого момента и ждал Сеян. Его когорты — дождавшись, пока противник войдет в город — неожиданно атаковали с двух сторон, а сзади на обезумевших от страха людей ударили две конные центурии и отряд германцев из личной цезарской охраны.

Зажатые в кольце щитов и копий, моряки и разбойники в ужасе метались, топча и сбивая с ног друг друга. Крик отчаяния повис над местом побоища.

Преторианцы работали четко, как на учениях, — первая шеренга копьями сталкивала в кучу десяток-другой сторонников Агриппы, а вторая затем безжалостно рубила их мечами. Кровь потоками текла по земле, ноги бойцов скользили на выпавших из вспоротых животов внутренностях, слышались звуки ударов, короткие команды в стане гвардейцев, дикие вопли в толпе избиваемых, ржание лошадей и гортанные выкрики нумидийцев из кавалерийского отряда.

Около тысячи моряков с мизенских трирем все же сумели — под руководством своих, не потерявших головы, офицеров — сформировать боевую колонну. К ней пристроился и Феликс со своими людьми, которые в схватке с преторианцами на Аврелиевой дороге приобрели необходимый опыт, и тоже сохраняли хладнокровие.

Эта колонна с отчаянием обреченных ударила в то место, которое занимали германцы из цезарской охраны. Те не выдержали напора и расступились; в образовавшуюся брешь хлынул поток матросов.

Они в панике бросились бежать по Остийской дороге, оглашая окрестности криками и поливая землю кровью из полученных ран. В погоню за ними устремились конные нумидийцы, потрясая своими длинными гибкими копьями. А прорыв тут же замкнули преторианцы. Избиение продолжалось.

Но Феликсу вместе с несколькими разбойниками удалось выскользнуть. Он благоразумно решил, что не стоит пытаться уйти по дороге, где все равно конники догонят их и растопчут. Бывший пират махнул рукой своим людям и нырнул в какой-то темный переулок. В этом лабиринте нетрудно было затеряться. Их не преследовали, может, даже не обратили внимания на кучку беглецов.

Зажатые в тиски сторонники Агриппы, оставив всякую мысль о сопротивлении или спасении, стали швырять оружие на землю и молить о пощаде. Но гвардейцы продолжали остервенело рубить их и колоть остриями копий.

Сеян сообразил, что, если так пойдет дальше, Империя может остаться без своих морских кадров, и отдал приказ прекратить побоище. Люди падали на колени и протягивали руки, сдаваясь в плен.

Префект знал, что многие из них пошли за Постумом не по убеждению, а поддавшись стадному чувству или из желания погулять как следует, что разнообразило бы нудную службу на корабле. Ладно, их потом накажут и простят, а прочий сброд — бандитов и беглых рабов — и так будут ждать придорожные кресты.

Преторианцы строили пленных в колонны и по одной уводили с места боя, на котором осталось лежать две с лишним тысячи трупов. Все, дело сделано, победа одержана и теперь верных солдат цезаря ждет награда.

Сеян стащил с головы шлем и провел рукой по потному лбу. Слава богам! Он справился со своим заданием. Мятежник и бунтовщик Агриппа Постум более не угрожает основам государства. Императрица будет довольна.

Колонны пленных одна за другой исчезали в темноте; люди шли, понурив головы и тяжело переставляя ноги. Конвой нетерпеливо подталкивал их остриями копий.

С другой стороны уже подходили направленные Ливией похоронные команды, чтобы сразу же навести порядок возле Остийских ворот — проснувшись утром, горожане не должны знать, что тут произошло ночью.

А по дороге к Остии в панике бежали остатки моряков; нумидийцы настигали их, топтали копытами коней, пронзали копьями и рубили мечами. Но и эти кровожадные псы уже насытились смертью; то один, то другой всадник поворачивали лошадей обратно и скакали в город, предоставив уцелевшим сторонникам Агриппы продолжать свое бесславное отступление.

А Феликс и его товарищи осторожно пробирались сонными улицами в район Эсквилина, где можно было надежно укрыться от вигилов и стражников.

Им повезло — они не наткнулись ни на один из патрулей Сеяна и благополучно добрались до Кливус Вибриус.

Мятеж был подавлен. Тучи, сгустившиеся было над Империей и головой Тиберия, начали рассеиваться.

Глава XIX

Отчаяние

Когда Кассий Херея и Сабин вошли в палатку главнокомандующего Рейнской армией, Германик с улыбкой пошел им навстречу.

— Рад видеть тебя, Кассий, — сказал он. — Долго же ты путешествовал.

— Да уж, — буркнул трибун. — Я мог и вообще не вернуться, если бы не этот человек.

И он указал на Сабина.

Германик окинул того дружелюбным взглядом и жестом пригасил пройти.

— Садитесь вон там, — показал он. — Выпейте вина и расскажите мне все.

На небольшом походном столике стояли чаши с вином и подносы с закуской.

Оба трибуна присели на табуретки, Германик расположился рядом. Он очень устал за последнее время, похудел и осунулся, но в глазах по-прежнему горел огонь.

— Рассказывайте, — приказал он, когда гости сделали по нескольку глотков.

Кассий Херея начал говорить, Сабин дополнял его повествование. Германик слушал молча, иногда он хмурил брови, иногда закусывая губу, время от времени его пальцы сжимались в кулаки, а лицо покрывалось бледностью.