Храм Фортуны - Эндрю Ходжер

Эндрю Ходжер

Храм Фортуны

Пролог

Четыре года прошли с тех пор, как в курии Помпея, где заседал Сенат, влюбленные в свободу заговорщики обагрили свои кинжалы кровью Гая Юлия Цезаря. Этот отчаянный шаг виделся им спасительным для отечества, но, вопреки ожиданиям многих, смерть диктатора ввергла страну в нескончаемый кровавый водоворот гражданских войн. А над убийцами злая Фортуна жестоко посмеялась — ни один из них не прожил с того дня более трех лет, ни один не умер своею смертью...

Уже вскоре в изнурительной битве под Филиппами армия Брута и Кассия — руководителей заговора — была разбита и уничтожена объединенными войсками храброго Марка Антония — соратника Цезаря, расчетливого Гая Октавиана — племянника покойного диктатора, и богатого надменного Эмилия Лепида.

Но недолго торжествовали победители: мирно разделить наследство, которым стал для них Рим, Италия и провинции, оказалось для недавних союзников непосильной задачей. Кратковременные перемирия сменялись ожесточенными столкновениями, война снова витала в воздухе.

Наконец, триумвирам удалось все же найти шаткий компромисс: Октавиан остался в Италии, Антоний уехал на Восток, а Лепид получил в управление Африку. Казалось бы, обессилевшая Республика наконец-то дождалась мира. Но нет...

Если лишенный честолюбия Лепид полностью удовлетворился доставшимся ему куском пирога, то не таков был Марк Антоний. Ведь он сам хотел владеть всем, сам решил стать преемником Цезаря. А потому — разрываясь между государственными делами и постелью египетской царицы Клеопатры, в которую влюбился, как мальчишка, — постоянно косил глазом на Италию: как там соперник?

А соперник переживал трудные времена. Мало того, что флот Секста Помпея (сына поверженного Цезарем национального героя Рима) блокировал побережье, мешая подвозу пшеницы, мало того, что раздраженные ветераны убитого диктатора все настойчивее требовали давно обещанной награды — земельных участков, так еще и в самой столице сенатская оппозиция, возглавляемая Луцием Антонием, братом Марка, упорно совала ему палки в колеса.

Октавиан — будущий Август, но тогда еще двадцатилетний юнец — бился как рыба об лед. Ему все же удалось заключить перемирие с Помпеем, но для того, чтобы удовлетворить требования солдат, пришлось пойти на крайние меры. Молодой Цезарь — скрепя сердце — принялся отбирать наделы у землевладельцев Италии и одаривать ими своих воинов. А это уже не могло пройти без последствий.

Луций Антоний — консул, пользовавшийся большим уважением, и жена его брата Марка — Фульвия, ради политических амбиций простившая мужу даже роман с ненавистной Клеопатрой, открыто призвали к неповиновению. Их поддержал и претор Тиберий Нерон. Землевладельцы Этрурии, Умбрии и Сабинума взялись за оружие. Снова началась война, грозившая ввергнуть Италию в хаос.

Но Октавиан вовсе не был тем мальчиком для битья, каким его считали противники. Он трезво оценил ситуацию и — ни минуты не колеблясь — принял вызов. Пастухи и крестьяне оказались слабыми противниками для его армии. Уже вскоре спаянные, закаленные легионы племянника великого Цезаря словно железным утюгом прошлись по стране, сметая с дороги всех, кто пытался им противостоять.

Остатки войска Луция Антония — а он уже принимал в свои ряды даже рабов и гладиаторов — в панике отступали, пока враг не загнал их в стены Перузии, которые давали хоть какую-то защиту. Но Октавиан не собирался останавливаться на полпути, и его легионы, промаршировав по просторной виа Фламиниа, наконец замкнули кольцо вокруг непокорного города. Началась осада Перузии.

Шансов на спасение у мятежников не было. Правда, экспедиционный корпус Марка Антония лениво продвигался к границам Италии, но сам вождь никак не мог оторваться от прелестной египтянки, а потому энтузиазм и боевой дух в его армии напрочь отсутствовали. Секст же Помпеи с любопытством взирал с палубы своего флагмана на разворачивавшиеся события, справедливо полагая, что чем сильнее его враги отделают друг друга, тем легче ему потом придется в борьбе за власть.

Осажденная Перузия героически сопротивлялась. Ополченцы и гладиаторы с отчаянием обреченных отбивали штурм за штурмом; однажды они — сделав вылазку — едва не захватили в плен самого Октавиана. Но, кроме него, у мятежников появился еще один враг, более грозный — голод. А с ним, как известно, шутки плохи...

Весной 40 года до Рождества Христова Перузия пала.

В тот день с самого утра осадные орудия Октавиана безостановочно долбили городские стены, кроша камень и снося укрепления. А потом начался штурм. Многие защитники, сознавая тщетность своих усилий, бросали оружие и взывали к милости победителей, но ее-то они и не дождались. А другие — зная, что спасения нет — продолжали яростно, угрюмо рубиться, сквозь стиснутые зубы проклиная врагов. Оборону на западном участке возглавлял претор Тиберий Клавдий Нерон. Руководимые им воины сумели отбросить нападавших, но это был лишь временный успех — все новые и новые когорты шли на приступ. А там, где сопротивление было окончательно сломлено, войска Октавиана уже входили в город...

Молодой трибун с густыми черными волосами, выбивавшимися из-под шлема, и горящими глазами неистово размахивал мечом, отдавая приказы. Его солдаты прорвались в южные ворота Перузии и волнами растекались по улицам.

— Барра! — оглушительным ревом разносился по городу боевой клич римских легионеров.

Сам трибун — высадив крепким плечом деревянную дверь — ввалился в какой-то дом, принадлежавший, видимо, одному из городских богачей. Трибун был беден, хотя и входил в число близких друзей самого Октавиана, а тут, наверное, найдется, чем поживиться. Ведь война есть война, а добыча всегда остается добычей.

Пробегая сквозь атрий, он неожиданно различил в лязге и грохоте боя сдавленный женский крик. Трибун решительно сорвал занавеску и заглянул в небольшую спальню. Он увидел там — прижавшуюся к стене и обезумевшую от страха — совсем юную девушку. Та с ужасом в больших, ослепительно красивых глазах всматривалась в него. Трибун улыбнулся.

— Не бойся, — сказал он, стараясь, чтобы его охрипший от крика голос звучал мягко. — Кто ты?

Девушка молчала. Ее тонкие бледные пальцы мяли край белоснежной столы, которая подчеркивала изящные линии тела. Трибун сделал шаг.

— Иди сюда, — позвал он, пряча меч в ножны. — Я спасу тебя.

Девушка еще сильнее прижалась к стенке. Ее ведь предупреждали, что когда враги войдут в город, то никого не пощадят. Как же можно верить этому солдату? Хотя, какой он красивый в своей военной форме...