Странствие бездомных - Наталья Баранская

Судьба Александра Михайловича повторяет судьбу тысяч и тысяч интеллигентов, способных с молодых лет самостоятельно понимать и верно оценивать действительность. Как раз это качество, поднимавшее человека над массой, над толпой, обрекало множество умных и честных людей, обеспокоенных положением России, на бесконечное преследование со стороны властей и, в конце концов, на уничтожение. Я назвала Сашу полным именем, потому что живет теперь другой Саша Константиновский, его сын, Александр Александрович, вернувший себе имя отца.

Недавно, в 1994 году, Саша-сын съездил в Курск, где последний раз, в 1937 году, был арестован отец. Получил из архива Курского КГБ для ознакомления «Дело Константиновского A. M.». Разрешили делать выписки (копию не снимать!). Со своими выписками Саша познакомил меня. Мне хотелось, чтобы сын сам написал о своем отце, хотя бы для «Мемориала». Но все же здесь, пусть коротко, расскажу, что помню и что узнала от Сашимладшего.

Каким я увидела Сашу-старшего в год нашего знакомства в Воронеже, я уже рассказала. В 29-м году в Воронеж приехала Лена Сытина навестить меня и школьную свою подругу Наташу Саблину, высланную из Москвы «за мужа», отбывавшего ссылку в Сибири. Наташа болела туберкулезом — может, поэтому к нему и не поехала.

Лена и Саша полюбили друг друга и вскоре поженились. Она переехала в Воронеж, снимали комнату, как и все ссыльные, в частном доме. Лена устроилась на работу к нам в издательство, тоже корректором. Работал и Саша — конечно, статистиком, хотя мог бы применять свои обширные знания в экономике.

Лена круто изменила свою жизнь — оставила отца, братьев, сестру, покинула Москву. Всё это говорит не только о большой любви, но и о самоотверженности. Саша Константиновский был «политическим», отбывшим уже два срока. Первый раз он был арестован в 1923 году вместе с группой молодых меньшевиков, которые протестовали против разгона Союза социалистической молодежи (меньшевиков). Случилось это в Москве, куда Саша приехал из Киева для встречи с товарищами-единомышленниками. В Киеве он жил с родителями, учился в университете, на третьем курсе экономического факультета. После первого ареста был приговорен к трем годам тюремного заключения и отправлен на Соловки. Там он продолжил свое образование, общаясь со старшими товарищами по партии и другими социалистами. Это были относительно мягкие времена для «братьев по революции»: захватившие власть «братья» разрешили заключенным общение, двери камер не закрывались, на прогулку выходили все одновременно, большим обществом. Словом, внутри тюрьмы была своя свобода. Читались различные лекции, проводились диспуты, шли дебаты между эсерами и эсдеками, устраивались концерты — так же, как в Бутырской тюрьме в начале 20-х годов. Когда на эту привольную жизнь положили запрет, начались недовольства. Протест социалистов закончился трагично: во время общей прогулки надзиратели стали отделять группы и уводить в здание, чтобы запереть по камерам. Большая часть гуляющих отказалась покинуть двор. Тогда стали применять силу, и кончилось стрельбой. После этого Соловки решили «разгрузить» от социалистов. Сашу в 1925 году отправили в ссылку, в город Березов, затем — в более глухое место, на реке Северная Сосьва. Оттуда в 1928 году он попал «на минуса» в Воронеж.

Вот и оказался Саша в свои двадцать пять лет вроде бы на свободе — не за стенами и решетками, не за Уральскими горами, а в центре России, в хорошем провинциальном городе. И наконец получил право на личную жизнь — любовь, брак, семью. В ноябре 1930 года у Саши и Лены родился сын, названный Александром.

Малышу не исполнилось и полугода, когда арестовали отца. Лена не уехала в Москву, как просил Саша, хотя и трудно было одной с ребенком — не могла оставить мужа. Ждала приговора, потом, когда его отправили, сразу же уехала следом. Она успела получить еще свидание с ним в Бутырской тюрьме перед этапом в Сибирь.

Саше дали три года ссылки в Енисейск (севернее Красноярска). Отправили по этапу, как и всех, но по неизвестной причине держали почти год в Иркутской тюрьме. Лена приехала к мужу в ссылку вместе с сыном только в 1932 году. В Москве ее задержала болезнь отца. Василий Иванович Сытин умер от рака.

Жизнь в Сибири была трудной, полуголодной и холодной, не на что было купить необходимые зимние вещи, нелегко было найти работу. Появились знакомые — где же не было ссыльных? — но такого единения, такой дружбы и участия, как в Воронежской колонии, здесь не было.

Когда в 1934 году закончился срок, выбрали Курск. Там уже устроились «воронежские», отбывшие ссылку, звали к себе. По пути заехали в Москву, к Сытиным. Родные Лены хотели познакомиться с ее мужем. Сестра Мария, по-домашнему Муха, у которой была дочка от первого брака, вышла замуж за нашего однокурсника, Лениного поклонника, еще сохранившего к ней нежные чувства. Андрей Беэр бывал у Сытиных с нашей компанией. Он был потомственным интеллигентом, гордился прапрабабкой Авдотьей Петровной Елагиной, почитал предков, русских славянофилов, братьев Киреевских, знаменитых своими просветительскими деяниями. Беэр был достойным, благородным и очень мягким человеком. Возможно, горячей любви во втором браке у Мухи и не было, но после неудач первого замужества она ценила спокойствие, опору и заботу.

В Курске Саша с Леной устроились обычным для подобных «странников» образом: сняли комнатку у хозяев на окраине, где живут в маленьких деревянных домах с полудеревенским бытом. Жили опять скудно и бедно. Общались со старыми друзьями: из старших — Елена Самойловна Локкерман с мужем по фамилии Зайчик; из сверстников-друзей — Семен Горелик с женой. Появились и новые приятели. Рос Сашенька, родился в 1935 году второй сын, Миша. Отцу приходилось подрабатывать на сверхурочных — семья росла. После всего пережитого, после разлук и тревог, сибирской дали и холодов жизнь в Курске казалась счастьем.

В конце 1936 года начали доходить слухи о новых арестах по ссылкам, пока — единичные. И вот грянул 1937-й — чумной, проклятый. Начали загребать большой сетью, по всей стране. Несчастье свалилось на семью в июле — взяли Сашу. В тюрьме он узнал: арестованы все ссыльные.

Допросы в конце 30-х имели уже иной характер: по сценарию сталинских изуверов, заранее сочинявших «дело». Следствие ничего не расследовало, а только добивалось от обвиняемого признания и подписи под протоколом. Как именно добивались — мы теперь знаем по воспоминаниям тех, кто прошел через ад и чудом остался в живых. Ночные допросы ночь за ночью и запрет спать днем, многочасовое стояние на отекших ногах перед следователем, ругань, избиения до потери сознания, угрозы расправы с семьей. Всё подтверждено уже документально и свидетельствами выживших, и открывшимися в 90-х годах секретными архивами.