Рассказы и крохотки - Александр Солженицын

По-бывалошному кипели с сеном в межень, с Петрова до Ильина. – То есть в разгар лета. Петров день приходится на 29 июня (12 июля), Ильин день – на 20 июля (2 августа). Отсюда и поговорки: «С Петрова дня красное лето, зелёный покос», «До Ильина в сене пуд мёду, после Ильина пуд навозу».

…одной утельной козе собрать было сена – для Матрёны труд великий. – Утельная, по Русскому словарю языкового расширения, – крохотная.

Товарищ Григорьева! – А. С. сохранил имя-отчество своей квартирной хозяйки, а фамилию изменил. Звали её Матрёна Васильевна Захарова.

…ди́вирь… – Деверь – брат мужа. Здесь – Фаддей Миронович Григорьев, который первый сватался за Матрёну (с. 131 и далее).

…Черусти… – Железнодорожная станция и посёлок на границе Московской области, в двадцати пяти километрах от Тальнова-Мильцева (с. 137).

…на Крещенье… – 19 января.

…ходила она за пять вёрст в церковь на водосвятие… – Чин великого освящения воды совершается 18 (в Крещенский сочельник) и 19 января.

…на Ивана Постного… – 11 сентября.

Ещё в тот год обещали искусственные спутники Земли. – Первый искусственный спутник был запущен 4 октября 1957 г. Поскольку в «Новом мире» действие в рассказе отодвинуто в прошлое на три года, приведённая фраза заменена другой, не так жёстко привязанной ко времени: «Передавали, как облака разгоняют с самолётов…»[85]

…не было в живых ни свекрови, ни старшей золовки незамужней… – Свекровь – мать мужа, золовка – сестра мужа.

Он за меня первый сватался… раньше Ефима… Он был брат – старший… Мне было девятнадцать, Фаддею – двадцать три… <…> Без малого не вышла, Игнатич. Война германская началась. Взяли Фаддея на войну. – Если в 1914 г. было Матрёне 19 лет, то родилась она в 1895 г.

Говорят у нас: умная выходит после Покровá, а дура – после Петровá. – Покров приходится на 1 (14) октября. И если, по поговорке, «Петров день – проводы весны», то «Покров – первое зазимье». После Петрова дня начинается главная сельская страда. К Покрову, напротив, заканчиваются полевые работы, и с Покрова держат дома скотину.

…к Миколе зимнему – вернулся. – Никола зимний приходится на 6 (19) декабря.

Двадцать первый скорый чуть с рельс не сошёл, вот было бы. – Нечётные поезда через Черусти следуют в Москву.

…а с другой стороны, от станции нашей, шли два паровоза сцепленных – без огней и задом. – От станции Нечаевской. Матрёна называла её Нечаевкой (с. 128).

Всю пятницу, субботу и воскресенье – от конца следствия и до похорон – на переезде днём и ночью шёл ремонт пути. – В свидетельстве о смерти Захаровой Матрёны Васильевны записано, что она умерла 21 февраля 1957 г. Эта дата пришлась на четверг.

…повезли покойников на церковное кладбище за две деревни от нас. – Матрёна Васильевна Захарова похоронена на кладбище села Палищи недалеко от Ильинской церкви. 1 сентября 1994 г., вскоре после возвращения из изгнания, А. С. побывал в Мезиновской школе, в деревне Мильцево, встретился с земляками в поселковом клубе, отстоял панихиду на могиле Матрёны Васильевны.

…одновó… – Однажды.

Рассказ написан в 1960 г. Автор вернулся к нему в конце ноября 1963 г., посреди работы над повестью «Раковый корпус». 18 октября 1965 г. предложил рассказ Твардовскому. Твардовский отшатнулся: «Описательная часть очень хороша, но вообще – это страшнее всего, что вы написали».[86] И «даже членам редакции не показал».[87] Печатать рассказ отказались также «Огонёк», «Литературная Россия», «Москва». Рассказ ходил в самиздате, первая публикация – в журнале «Грани» (Франкфурт-на-Майне), 1968, № 69, с. I–X.

28 ноября 1965 г. Корней Чуковский записывает: «Прочитал рассказ Солженицына. Ну и мастерище. Правая кисть.

Опять о бесчеловечьи человеческом».[88]

В ту зиму я приехал в Ташкент почти уже мертвецом. Я так и приехал сюда – умирать. – Подробнее о своём состоянии перед отъездом в Ташкент автор рассказывает в книге «Бодался телёнок с дубом»: «Осенью 1953 очень было похоже, что я доживаю последние месяцы. В декабре подтвердили врачи, ссыльные ребята, что жить мне осталось не больше трёх недель. <…>

Это был страшный момент моей жизни: смерть на пороге освобождения и гибель всего написанного, всего смысла прожитого до тех пор. <…>

Эти последние обещанные врачами недели мне не избежать было работать в школе, но вечерами и ночами, бессонными от болей, я торопился мелко-мелко записывать, и скручивал листы по нескольку в трубочки, а трубочки наталкивал в бутылку из-под шампанского, у неё горлышко широкое. Бутылку я закопал на своём огороде – и под новый 1954 год поехал умирать в Ташкент» (с. 11).

…у тридцатипятилетнего, у меня… – Тридцать пять лет А. С. исполнилось 11 декабря 1953 г.

…я сослан был навечно, под гласный надзор… – Процедуру определения вечной ссылки описывает А. С. в «Архипелаге ГУЛАГе»:

«Фамилию каждого из нас кругловато вписывают в бланк, отпечатанный на корявой рыжей бумаге, ставят число, подкладывают нам – распишитесь. <…>

Итак, что же мне „объявлено сего числа“? Что я, имярек, ссылаюсь навечно в такой-то район под гласный надзор районного МГБ и в случае самовольного отъезда за пределы района буду судим по Указу Президиума Верхсовета, предусматривающему наказание 20 (двадцать) лет каторжных работ.

Ну что ж, всё законно. Ничто не удивляет нас.

Годами позже я достану Уголовный кодекс РСФСР и с удовольствием прочту там в статье 35-й: что ссылка назначается на срок от трёх до десяти лет, в качестве же дополнительной к заключению может быть только до пяти лет. <…>

И ещё в статье 35-й, что ссылка даётся только особым определением суда. Ну, хотя бы ОСО? Но даже и не ОСО, а дежурный лейтенант выписывал нам вечную ссылку» (т. 6, с. 424–425).

…жеребёнок, забредший на травку через пролом в стене. – Фотография автора в обнимку с жеребёнком в больничном парке помещена в книге «Протеревши глаза» (с. 344).

…добротные кирпичные здания с открытой расшивкою швов. – Кирпичные стены, сложенные под расшивку, снаружи не покрываются штукатуркой.

…книжки записные у меня уже в жизни бывали, потом попали не туда, и рассудил я, что лучше их никогда не иметь. – При аресте А. С. 9 февраля 1945 г. были взяты «четыре блокнота военных дневников, написанных бледным твёрдым карандашом, игольчато-мелкие, кое-где уже стирающиеся записи». «эти дневники были, – продолжает а. с., – моя претензия стать писателем. Я не верил в силу нашей удивительной памяти и все годы войны старался записывать всё, что видел (это б ещё полбеды), и всё, что слышал от людей. Я безоглядно приводил там полные рассказы своих однополчан – о коллективизации, о голоде на украине, о 37-м годе, и по скрупулёзности и никогда не обжигавшись с нквд, прозрачно обозначал, кто мне это всё рассказывал. от самого ареста, когда дневники эти были брошены оперативниками в мой чемодан, осургучены, и мне же дано везти тот чемодан в москву, – раскалённые клещи сжимали мне сердце. и вот эти все рассказы, такие естественные на передовой, перед ликом смерти, теперь достигли подножия четырёхметрового кабинетного сталина (в кабинете следователя капитана и. и. езепова. – в. р.) – и дышали сырою тюрьмою для чистых, мужественных, мятежных моих однополчан.

Эти дневники больше всего и давили на меня на следствии. И чтобы только следователь не взялся попотеть над ними и не вырвал бы оттуда жилу свободного фронтового племени – я, сколько надо было, раскаивался и, сколько надо было, прозревал от своих политических заблуждений. Я изнемогал от этого хождения по лезвию – пока не увидел, что никого не ведут ко мне на очную ставку; пока не повеяло явными признаками окончания следствия; пока на четвёртом месяце все блокноты моих военных дневников не зашвырнуты были в адский зев лубянской печи, не брызнули там красной лузгой ещё одного погибшего на Руси романа и чёрными бабочками копоти не взлетели из самой верхней трубы».[89]

…сверстников моих, перемороженных под Демянском, сожжённых в Освенциме, истравленных в Джезказгане… – Город Демянск (в 90 км к западу от Бологого) дал название двум наступательным операциям войск Северо-Западного фронта в ходе Великой Отечественной войны (7 января – 20 мая 1942 г.; 15–28 февраля 1943 г.). В результате второй, двухнедельной операции был ликвидирован Демянский плацдарм противника, но полностью уничтожить его демянскую группировку не удалось. Первая же операция, продолжавшаяся четыре с половиной месяца, успеха и вовсе не достигла, хотя ценою огромных потерь советские части сковывали значительные силы немцев.