Жизнь – сапожок непарный. Книга вторая. На фоне звёзд и страха - Тамара Владиславовна Петкевич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
* * *
В краеведческом музее Княжпогоста нас ожидали с накрытым для чаепития столом, с усердно пыхтящим самоваром. Едва познакомившись с приветливыми работниками музея, я стала допытываться:
– Кто поставил ограду и новый крест? Как это вышло? Почему?
– Первыми приехали дети-следопыты из Ухты с учительницей Илзой Брауэр, – рассказывали мне. – По описанию в вашей книге отыскали могилу. Ну а потом уже жители Княжпогоста заменили Николаю Даниловичу крест и поставили железную ограду.
Да, о приезде детей с Илзой Брауэр, о том, как они зимой зажгли на могиле свечи и стали в снег на коленки «перед Страданием», мне писали. Это потрясло тогда до глубины души. А далее?
– Что значит «жители Княжпогоста»? Кто именно поставил ограду и крест?
– Здешняя учительница, Капитолина Васильевна Ворсина.
– Дайте мне её адрес.
– Да увидитесь вы с ней, увидитесь. Не волнуйтесь. Она вот-вот должна сюда прийти.
В музей один за другим входили жители Княжпогоста. Никто не говорил мне, как выглядит Капитолина Васильевна, но я на полуслове прервала разговор с корреспонденткой местного радио и поднялась навстречу вошедшей в музей неторопливой, за полсекунды до того незнакомой, с безоговорочно добрым лицом женщине. И разом все вопросы получили ответ. Такие, как она, совершают добро не для кого-то, не для себя. Во имя Творца, видимо. Так им – велено. Мы обнялись.
У завотделом культуры Елены Юрьевны Нофит и у директора музея Галины Валерьяновны Тягиновой всё было приготовлено к поездке на могилу: венок, цветы, вино и свечи. В качестве кого же, Господи, побывав на кладбище наедине с Колей, я поеду теперь? В качестве гостьи?
В поездке 1996 года на Север жизнь моя в известной мере перестала быть только моею. Она превратилась в часть соборной повести о жителях этого края. Ясным рассудком я ощутила себя в тот момент полумузейным экспонатом. Живым лишь в том остатке, над которым никто, кроме Бога, не властен.
В летописи края мне в полный рост увиделись конкретные люди с их конкретными поступками. Неразговорчивый старший надзиратель Сергеев, который в 1950 году разрешил вырыть могилу Колюшке на местном кладбище для вольных, сам вывел из зоны лошадь с дрогами, на которых стоял Колин гроб, передал мне поводья, сказал: «Везите!» Немка Илза Брауэр, родившаяся на Севере в ссылке, приезжавшая сюда с учениками-следопытами. Капитолина Васильевна, муж которой погиб в дорожной катастрофе. Не теряющая силы любовь к мужу повелела этой женщине принять в душу нас с Колей…
* * *
На месте бараков Центральной колонны Княжпогоста высились нынче пятиэтажные дома. Сам Княжпогост был переименован в город Емву. Вместо секретаря горкома партии с нуждами города управлялась Ангелина Михайловна Барбашева – мэр. Она и организовала встречу, проходившую во вновь отстроенном Доме культуры. Прежний, в котором наш ТЭК давал для вольнонаёмных спектакли и концерты, сгорел.
За столиками с угощением сидели люди двух-трёх следующих за мной поколений: дети и внуки тех, кого я знала по прошлому, и вовсе незнакомые. Выступавшие делились впечатлениями от «Сапожка». Рассказали о десятикласснице Наташе, написавшей по книге сочинение. Девочка с родными присутствовала тут же, в зале. Гости постарше вспоминали наш лагерный театр. Ещё сохранялась легенда о вдохновенном и прекрасном слове, о песнях и спектаклях, которые в те мрачные годы дарил им наш ТЭК. Кто-то принёс с собой извлечённые из домашних архивов письма родных. Принесли в подарок фотографию Дмитрия Фемистоклевича: блестящий пианист разучивает в детском садике с трёх- и четырёхлетними детьми песенки о зайке и ёлочке, аккомпанируя им на аккордеоне. Судя по дате на снимке, он был сделан, когда Дима вернулся сюда после увольнения с работы в Шадринске. Никогда мне так ясно и до конца не виделась драма Диминой жизни. Как же не миловала нас после заключения свобода! А мы, осознавая её немилость, продолжали трудиться, тщетно пытались вписаться в жизнь. Вопреки всему учились ходить на двух ногах.
– Можно я прочту стихотворение, посвящённое вам? – поднялась с места молодая обаятельная женщина. – Только оно любительское.
– А можно узнать ваше имя?
– Уляшова Наталья Сергеевна.
Вам много писали красивых стихов.
Смогу ли набрать столько ласковых слов,
Чтоб вас всей душою обнять,
Чтоб вы меня также сумели понять?..
Мне хочется рядышком с вами сидеть,
В глаза ваши мудрые долго глядеть
И слушать внимательно, смирно рассказ
О том, что прошло, хоть без нас, но о нас.
Меняется всё. Быстро годы бегут,
Уже Княжпогост люди Емвой зовут.
И каждый мечтает, чтоб сбылось скорей:
Не стало б на нашей земле лагерей.
Но то, что свершилось, уже не забыть,
Нам с памятью горькой приходится жить.
Чтоб к нам не вернулась обманом беда,
Сапожки пусть парными будут всегда.
Не всё в жизни просто, мы знаем о том,
Но в жизни, как ваша, мы силу найдём,
Чтоб мудро и радостно деток растить,
Чтоб им не пришлось снова ад пережить.
Поэтому кланяюсь вам до земли.
Мы здесь, в Княжпогосте, друг друга нашли.
Так ведь это – заплачка! Самое что ни на есть народное творчество! Наговор, заговор, колыбельная… Такое сочиняют люди, способные «чуять» жизнь других, как свою…
Понятие «народ» я осознаю как мощную, нередко беспощадную силу. На сей раз я столкнулась с одним из суровых проявлений этой силы – с правом судить сородичей.
На княжпогостском кладбище была похоронена и Ванда Разумовская. Я стала искать могилу её дочери, которая к этому времени тоже умерла, но Кириной могилы не нашла. Стала спрашивать: «Почему Киру захоронили в другом месте? Ведь она оставила для себя место рядом с матерью?» Отвечали глухо: «Не знаем». Знали!
Княжпогостцы наблюдали драму отношений Киры с матерью, о которой я уже рассказывала. Сострадали девочке. Превращение подростка в редкостно несчастливую, невезучую женщину тоже происходило у них на глазах. После смерти Ванды они продолжали жалеть сироту. Захоронив Киру в другом месте, таким образом «защитили» её.
«Суд народа» – не «общественное мнение». Нечто более исконное.
* * *
Из Княжпогоста в Ухту мы отъезжали поздним вечером. Глядя через
