Серебряный город мечты (СИ) - Рауэр Регина

Я ж пообещал Алёнке, что её родителям помогу и одних не брошу.

И приезжать… каждый год летом я приезжаю к ним, к моему не родившемуся ребёнку и девушке, что женой не стала.

— А ты? Как?

— Я… у меня всё хорошо, Лариса Карловна, — я отвечаю тоже едва слышно.

Оборачиваюсь как раз в тот момент, когда мой сын, пользуясь моментом и случаем, а также театральными талантами, на кресло взбирается с ногами, выпячивает вперед грудь и, прикладывая к груди кулак, звонко читает:

— …или, бунт на борту обнаружив, из-за пояса рвет пистолет[1]…

Рассказывает он пылко.

От души.

А Айт, сжимая в зубах кепку, сидит рядом.

И толпу слушателей эта парочка уже собрала, вот же… деятели искусства. Пани Власту, если узнает, что её обожаемый правнук деньги в аэропорту стихами собирает, инфаркт хватит. И маму тоже.

— …разве трусам даны эти руки, этот острый уверенный взгляд…

Показывают, замечая среди людей меня, прицельно. Округляют огромные глаза цвета северного сияния, Веткины глаза, а потому ругаться на него не получается. В конце концов, на фоне своей родительницы он ещё вполне послушный и спокойный.

В пустыню, во всяком случае, не удирал.

Правда, забирать эту парочку всё равно надо, пока монет на конфеты им не насыпали, а меня родительских прав не лишили.

Поэтому командую, протиснувшись в первый ряд, я решительно:

— Арс, нас мама ждёт.

— Тут?! Уже? — моё ребёнок, враз забывая про публику и конфеты, ко мне моментально спрыгивает.

— Нет, в Каире и через пару часов, — я, подхватывая его на руки, всё же улыбаюсь, касаясь губами до сих пор пухлой щеки, от которой молоком и шоколадом так правильно пахнет. — Полетели к ней.

Каир, Египет

Квета

Ноябрь, аэропорт, Каир.

Повторится всё, как встарь… или нет, потому что сегодня меня не провожают, а встречают. Я вижу, выцепляю Дима из толпы, среди всех и как всегда.

И пальцы, выпуская ручку чемодана, разжимаются сами.

А я уже бегу, чтобы не по-взрослому, не по-серьёзному на него запрыгнуть. Оказаться чуть выше и голову, касаясь его носа, опустить.

Прошептать только для него:

— Я так соскучилась, Вахницкий.

— Я тоже.

— И я тебя люблю. Я тебе редко говорю, но…

— Ты спалила Колманскоп?

— Нет, — я отвечаю не сразу.

Через вечность, в которую меня жадно целуют, не дают говорить. И думать. И я могу только держаться, цепляться за него и руками, и ногами. Дышать родным запахом парфюма, ветивера и призрачного туманного дыма.

Мне так не хватало этого всего.

Его.

Две недели — это слишком много.

Две недели — это четыреста девяносто пять звонков между его и моей работой, это холодные одинокие ночи и невыносимое желание купить билет до Праги, вернуться и вот так, запрыгнув, прижаться изо всех сил.

Две недели — это семьсот пятьдесят три «мам» по телефону, больше тысячи рассказанных очень важных событий и втиснувшаяся медвежья морда Айта в камере, потому что ну куда же без него…

— Где наш сын, Вахницкий?

— Тут, — он отвечает шёпотом, не отпускает. — Они с Савоушем ищут тебе лилии.

Уже нашли.

Потому что звенящее на весь зал: «Мама!» я узнаю всегда.

И уже я подхватываю его на руки и целую, кружу со смехом, пока всё самое главное мне за минуту вываливают.

— Мам, Айт с нами.

— Я даже не сомневалась.

— А Даша с Соней и Кирилл уже прилетели…

— Вы подняли на уши весь отель?

— Нет, мы ходили в магазин. Там по телевизору тебя показывали. Я сказал, что это моя мама!

— Какой отель, молодежь?! Вы все остаетесь у меня. Места хватит. И расступитесь, дайте обнять! Славка, стрекоза моя, прилетела-таки к старику!

— Дядя Савоуш!

— Ну, мама! А тётя не поверила! Она сказала, что ты не моя мама! Ты для мамы молодая. А ещё популярная.

— Ну ты же не поверил?

— Нет!

— Вахницкова, твой сын там в драку почти полез от таких заявлений, — Дим, забирая моего сына себе на руки, вставляет иронично, называет своей фамилией на чешский манер, как, дразнясь и веселясь, всегда делает.

А я — тоже всегда — презрительно и возмущенно фыркаю.

Машу паспортом, в котором Вахницкая уже шесть лет как написана.

— Арс!

— Мам, Даша сказала, что они приедут к нам в Гору на Рождество. Они ведь точно приедут, да? А ёлку мы ставить будем?

— Будем.

— И во дворе украсим всё? Чтоб как в сказке!

— Конечно.

— А ещё у дяди Савоуша вот та-а-кой бассейн есть.

— И ужин. Мы едем домой или как, молодежь?!

— Едем, — я соглашаюсь легко.

Жмурюсь, тормозя на миг и отставая, от подступивших вдруг слёз.

Эмоций.

Чувства полного счастья.

И встречи, которая в нашей перелетной, почти кочевой жизни после расставания наступает неизменно. Она стоит ожидания, самолётов и аэропортов, в которых, расставшись, мы всегда встречаемся вновь.

[1] Н. Гумилев «Капитаны»