Германская военная мысль - Альфред Шлиффен

В сражении Фридриха все строится на единстве и связности усилий; от первого удара зависит решение. Наполеон же вступает в сражение без определенного плана, не имея даже точного представления о расположении противника. «Надо завязать бой, – говорит он, – а затем уже будет видно, что надлежит делать дальше». При таких условиях, весьма значительная часть армии должна оставаться в резерве, чтобы вступить в борьбу за решение в том пункте, который будет указан полководцем. Это различие между сражениями Фридриха и Наполеона прежде всего сказывается в различных тактиках – линейного боевого порядка и стрелкового боя [177] . Однако здесь имеется также известная связь со стратегией. Наполеоновское сражение органически вырастает из предшествующих операций, хотя это часто вовсе не предвидится. Фридриховское сражение берет начало в более или менее заранее подготовленном субъективном решении, следовательно, оно не нуждается в длительном введении к нему, и чем скорее оно достигнет развязки, тем это лучше.

Фридрих всю жизнь проводил в размышлениях над стратегическими принципами, вспомогательными средствами и планами. Наполеон же говорил: «Je ne connais que trois choses a la guerre; c’est faire dix lieues par jour, combattre et tester en repos» [178] .

Если можно утверждать, что Наполеон давал развиваться сражению, не имея предвзятой идеи, то аналогичное утверждение можно распространить и на его стратегию. Он сам высказал, что никогда не имел плана кампании. И это нисколько не противоречит приведенному нами выше сообщению Наполеона о том, что он был очень боязлив при разработке своих планов. Столь часто приводимые слова Мольтке гласят: «Ни один оперативный план не может хотя бы с некоторой достоверностью простираться за пределы первого столкновения с главными силами противника. Только профан может полагать, что ход кампании представляет логическое осуществление заранее очерченной, детально проработанной и удерживаемой до конца первоначальной идеи» [179] .

В таком же смысле говорил Наполеон, утверждая, что никогда не имел плана кампании. Несомненно, что, приступая к развертыванию своих войск, он, естественно, всегда имел весьма определенную идею и тщательно взвешивал все могущие создаться возможности, но он заранее не склонялся в пользу которой-либо из них. В стратегии же измора мы всегда встречаем весьма заблаговременно разработанные планы целых кампаний; правда, у Фридриха эта разработка не заходила так далеко, как у его современников, однако, согласуясь с природой стратегии измора, эта разработка имелась и у него.

Наполеон также был недостаточно силен, чтобы доводить сокрушение противника до такого предела, как, например, довел его Александр Македонский, завладевший всей Персией. Даже пруссаки в 1807 г. могли бы еще продолжать борьбу, если бы только русские были на это согласны. Наполеон доводил свои войны до конца не только победами, но и путем политики. Таким образом, как будто можно сказать, что между Наполеоном и его предшественниками различие было лишь относительным. Однако мы видели, что на практике разница между ними была капитальной, и Наполеон, как и Александр Македонский, действовал на основании принципов, логически вытекающих из сущности стратегии сокрушения. Он мог так поступать потому, что был уверен или полагал, что мог быть уверенным в том, что если ему в конечном результате чего-то и не достало бы для полного сокрушения противника, не хватило бы дыхания, если можно так выразиться, то он всегда имел бы возможность пополнить политикой недостающее.

Да, следует сказать, что в этом-то и заключается его историческое величие. В самых сокровенных глубинах своего существа Наполеон представлял гораздо более государственного человека, чем воина. Ни в молодости, ни позднее он не посвящал свое внимание занятиям ни военной историей, ни военной теорией. Все мыслящие военные углублялись в вопрос, не следует ли от тонких линий вернуться к глубоким колоннам; у поручика Бонапарта мы не встречаем и следов интереса к этому вопросу Фридрих читал все, что только имелось в античной и новой литературе о войне и военной истории.

Правда, и Наполеон часто указывал на то, что воин должен изучать деяния великих полководцев, чтобы у них поучаться, и называл Александра [Великого], Ганнибала, Цезаря, Густава Адольфа, Тюренна, Евгения [Савойского] и Фридриха [Великого], но сам он, помимо Цезаря, в сущности был знаком лишь с весьма маловоенными биографиями Плутарха и охотнее читал политические и нравственно-философские труды. Нет ничего более характерного для Наполеона, как его поведение в начале революционных войн. Он был в то время французским поручиком; если бы в нем перевешивала склонность к военному делу, то это должно было бы побудить его принять участие в рядах своего полка в борьбе на фронте, тем более что он усердно примыкал к новым политическим идеям. Но молодой офицер в течение всего первого года уклонялся от войны и провозился с несколько авантюристическими планами корсиканской политики. Лишь потерпев в последней неудачу, отправился он в армию. Первый же план крупного похода, составленный им в 1796 г., когда ему было поручено командование армией в Италии, представлял политическое сооружение, бившее на отделение Сардинии от Австрии; в 1797 г. он закончил войну с Австрией, в конечном счете, также средствами политики: достигнув уже ближайших окрестностей Вены, он выступил не только с требованием аннексий за счет побежденных (Бельгии и Милана), но и предложил им крупную компенсацию (Венецию). Совершенно также обстояло дело и в его позднейших войнах; при всем своем пылком воображении он верно расценивал пределы своих сил. Утратил ли он, начиная с 1812 г., это свойство, перестало ли оно умерять его действия в границах достижимого, или какая-то неизбежная внутренняя необходимость вывела его из равновесия – этот вопрос мы оставляем пока открытым. Но мы утверждаем, что условия, в которых он действовал, сделали для него возможным то, что являлось невозможностью для Густава Адольфа, полководцев Людовика XIV, принца Евгения Савойского и Фридриха Великого, а именно строить планы своих кампаний не на простом изморе, а на сокрушении противника и затем политикой завершать свое дело.

Если кто-нибудь стал бы полагать, что новая стратегия выросла сама собой на почве новых обстоятельств и представляет, таким образом, естественный продукт, то это было бы заблуждением. Лишь творческий гений великой личности фактически создал из имеющегося материала новый облик явления. Как раз в таких моментах мы можем с особенной отчетливостью познать, что мировая история ни в коем случае не является, как это думают материалисты, естественным процессом [180] . Можно уяснить себе это, сравнивая первые кампании, являющиеся проявлением новой стратегии, а именно кампании генерала Бонапарта с таковыми значительнейшего из его коллег, генерала Моро.