История Венецианской республики - Джон Норвич

После этого случая Сарпи отказался от предложенного республикой дома на Пьяцце, но согласился совершать свое ежедневное путешествие в гондоле и разрешил соорудить закрытый проход, по которому он мог в безопасности дойти от двери своего монастыря до пристани. Несмотря на эти предосторожности, на него еще дважды совершали покушения, причем одно из них прямо в монастыре. На этот раз ему тоже удалось уцелеть. Сарпи умер в своей постели рано утром 15 января 1623 года. Его последними словами были «Esto perpetua» — «Пусть она живет вечно», — те, кто их слышал, решили, что они относятся к республике, которой он служил так успешно. Но папская злоба преследовала его и в могиле; когда сенат предложил поставить памятник в его честь, нунций стал яростно возражать, грозя, что в этом случае святая палата объявит этого монаха нераскаявшимся еретиком. На этот раз Венеция уступила; и только в 1892 году была возведена бронзовая статуя в центре кампо Санта-Фоска, в нескольких ярдах от того места, где Сарпи так близко разминулся со смертью.[278]

Глава 40

ИЗМЕНА И ЗАГОВОР

(1607–1622)

С убийцами, с ворами заодно

Броди по этим улочкам кривым!

Грабеж, без жалости татьба, разбой —

Кровавая в ночи вершится жатва![279]

Великие победы, военные, дипломатические или моральные, почти всегда положительно сказываются на популярности вождя победившей стороны. Однако Леонардо Дона был исключением из этого правила. Лидером в республике во время отлучения был Паоло Сарпи, и хотя впоследствии Дона правил Венецией еще пять лет, он никогда не пользовался народной любовью. Причина слишком очевидна. Снова и снова, особенно в тот период венецианской истории, проявляется один и тот же прискорбный факт: венецианцы судили о своих дожах по единственному качеству — их щедрости. Имеются свидетельства о том, как только что выбранный Дона во время своего обхода Пьяццы не проявил и доли ожидаемой щедрости, а трое племянников, которые его сопровождали, оказались скупыми до такой степени, что возмущенная толпа начала забрасывать их снежками. Тот же аскетизм проявлялся на протяжении всего правления Дона. Количество процессий было уменьшено, государственные расходы безжалостно урезаны; официальные приемы, которые традиционно сопровождались таким великолепием и помпой, что частенько доставляли больше удовольствия явившемуся без приглашения простонародью, чем самим гостям, были сокращены, количество гостей и выделяемых денег уменьшено. Как раз в то время, когда это было нужно больше всего, жизнь Венеции лишилась большей части своего колорита. Граждане с тоской вспоминали времена прежнего дожа, щедрого старого Марино Гримани, и впадали в уныние.

Во всех других отношениях Дона был замечательным правителем. Он обладал выдающимся умом — и, кстати, являлся близким другом Галилея, — был трудолюбивым, добросовестным и глубоко порядочным человеком; говорили, что он не пропустил ни одного заседания Большого совета, сената или Совета десяти, кроме тех редких случаев, когда ему мешала болезнь, и что ни одна даже самая мелкая деталь не ускользала от его внимания. Как ни странно, но этот высокий, суровый, неулыбчивый человек, с необычайно блестящими, проницательными глазами, очень сильно переживал свою непопулярность. В феврале 1612 года, на Сретение, во время ежегодного посещения церкви Санта Мария Формоза, толпа встретила его глумливыми возгласами и криками: «Да здравствует дож Гримани!». Этот случай произвел на него настолько болезненное впечатление, что он отказался впредь совершать публичные шествия. И сдержал слово. Пять месяцев спустя, 16 июля, после особенно горячих дебатов в коллегии, он внезапно упал и в течение часа скончался.[280]

Трое преемников Дона, Маркантонио Меммо, Джованни Бембо и его собственный дальний родственник Николо Дона, не оказали значительного влияния на историю — хотя Бембо отличился в битве при Лепанто, где потопил три турецкие галеры и получил два тяжелых ранения, шрамы от которых остались у него на всю жизнь. Правление их было недолгим — первые двое занимали трон по три года каждый, третий скончался от апоплексического удара всего через тридцать четыре дня после избрания — и, возможно, только по этой причине остался непримечательным для истории: но республика, чьей судьбой они управляли, переживала один из самых фантастических периодов своей истории.

Это был период, когда над всей Италией нависла угрожающая тень Испании. В течение более чем столетия испанские амбиции удерживала под контролем Франция. Но Франция отказалась от своих последних владений в Италии еще в начале века,[281] а убийство Генриха IV в 1610 году, после которого трон перешел к его девятилетнему сыну, Людовику XIII, и регентство его вдовы Марии Медичи, непоколебимой сторонницы Испании, оказались теми факторами, благодаря которым у его католического величества больше не осталось противников на полуострове. Теперь Испания владела Миланом и Неаполем; во Флоренции правил великий герцог Козимо II, двоюродный брат Марии Медичи, который почти полностью был под испанским контролем; а благодаря объединенному влиянию испанских кардиналов в папской курии и иезуитов то же самое можно было сказать и про папу. Только два итальянских государства были полны решимости противостоять растущей угрозе. Одним из них было герцогство Савойское, где герцог Карл Эммануил II собрал более чем двадцатитысячную армию и — с помощью французского маршала Ледигьера, который присоединился к нему по собственной инициативе, — был готов бросить вызов любым силам, которые испанский правитель Милана мог бы направить против него. Другим была Венеция.

Пока Милан угрожал Савойе, Венеции — откуда Карл Эммануил к тому времени получал значительные финансовые субсидии — пришлось столкнуться с еще большими трудностями с другой, восточной, стороны испанских «клещей»: это был еще один Габсбург, эрцгерцог Фердинанд Австрийский. Основной причиной, как обычно, были пираты-ускоки, которые продолжали бесчинствовать и в конце концов в 1613 году обезглавили венецианского адмирала, Кристофоро Веньера. Снова и снова Венеция заявляла протесты Фердинанду, требуя, чтобы он принял действенные меры по обузданию своих преступных подданных; но с ухудшением испано-венецианских отношений эрцгерцог стал смотреть на ускоков все более благожелательно и, сделав им для вида несколько мягких внушений, втайне поощрял их, как только мог. Венеция, как было уже не раз, взяла правосудие в собственные руки и послала карательную экспедицию; Фердинанд, в свою очередь, выразил протест; и разразившаяся в результате война, хотя и оставалась довольно беспорядочной, продолжалась в Истрии и Фриули до осени 1617 года, когда Венеция, Савойя и Испания заключили непрочный мир, по которому судьба ускоков была решена раз и навсегда. Их порты и крепости были разрушены, корабли сожжены, и все те, кто избежал более неприятной участи, были перевезены вместе с семьями во внутренние районы Хорватии, где со временем постепенно смешались с местным населением, утратив свою самобытность.

Однако Испания рассчитывала не только на силу оружия или дипломатию в достижении своих целей. В ее распоряжении были другие, более тайные и зловещие методы. Конец XVI и начало XVII столетий были прежде всего временем интриг. Конечно, интрига сама по себе не была новшеством: во Флоренции времен Медичи, в Милане при Висконти и в основном (если верить легендам) в Риме при Борджиа в изобилии случались заговоры и отравления, шпионаж, тайные встречи и убийства. Это не было политической особенностью только Италии; во Франции люди, едва достигшие среднего возраста, еще помнили Варфоломеевскую ночь; были убиты Колиньи и сам Генрих IV; в Шотландии бесчисленные заговоры плелись на протяжении всей печальной и бурной жизни королевы Марии Стюарт; в Англии случился Пороховой заговор. Только Венеция, до неудавшегося покушения на Паоло Сарпи, оставалась практически не затронутой этой заразой. Но в тот период Венеция тоже быстро менялась. Как всегда, на улицах было полно праздных авантюристов, итальянцев и иностранцев. Но в прежние времена большинство из них нашли бы себе занятие в качестве наемных солдат или моряков. Теперь же они, скорее всего, примкнули бы к небольшим группкам bravi, которые слонялись в окрестностях Сан-Марко или Риальто и обеспечивали себя как могли, пока пытались найти какого-нибудь потенциального клиента, нуждавшегося в исполнителях грязной работы.

Обычно им не приходилось долго ждать. В прошедшие несколько десятилетий в Венеции стала появляться новая разновидность гостей — знатные иностранные дворяне. Хотя путешествие по Франции, Италии, Швейцарии и другим странам для завершения образования, так называемое большое путешествие, как таковое было еще не известно, к 1600 году вся Западная Европа основательно пропиталась идеями Возрождения, и одной из главных идей считалась польза от путешествия за границу — и прежде всего путешествия в Италию — как непременного атрибута культурного образования дворянина. В Средние века немного людей отважились бы отправиться за границу, кроме как на войну, в паломничество или по дипломатическим делам. Путешествие ради удовольствия было внове; и Венеция, с ее красотой, роскошью, космополитизмом, пышными зрелищами и быстро растущей репутацией самого главного в мире поставщика удовольствий, как невинных, так и порочных, была излюбленным местом такого рода паломничества. Венеция радушно принимала этих первых туристов, давала им пристанище любым возможным способом и старалась проследить, чтобы их не обманывали. Тем не менее, что может быть естественнее для вновь прибывшего, чем поддаться на вкрадчивые уговоры одного или нескольких bravi, хорошо знающих окрестности, говорящих на языке приехавшего, разбирающихся в местных и обычаях и монетах и могущих обеспечить развлечения, защиту и любые другие более специфические услуги, которые могут понадобиться клиенту?