Воспоминания - Екатерина Андреева-Бальмонт

Бальмонт собирал только книги и бумаги и сам укладывал в свой ручной саквояж. Ему всю жизнь служил один и выглядел как новенький всегда, так берег его Бальмонт, никогда не доверяя его нести носильщикам.

Когда Бальмонт стал жить с Еленой и путешествовать с ней, он все делал сам. Ему даже нравилась беспомощность Елены. Она только всюду сопровождала его, со всем соглашалась, все одобряя, что исходило от него.

Когда у них родился ребенок, она мало или, лучше сказать, совсем не занималась своей новорожденной девочкой. Поместила ее на антресолях, предоставив ее всецело на попечение очень противной няни, которая подмешивала в молоко девочке пива, чтобы она побольше спала, «pour rien ne dérange pas monsieur et madame» [142].

Мирра Бальмонт. 1911 г.

Мое присутствие было столь неприятно Елене, и ее ревность ко мне так мучила Бальмонта, что я сократила свое пребывание в Брюсселе.

Вначале Бальмонту такая необычная жизнь нравилась, как всякая перемена. Но потом он стал ею тяготиться. А Елена как будто этого не замечала.

Когда у Бальмонта срослась нога, я поехала за ним в Брюссель и перевезла его в Париж, как советовали мне доктора в больнице, настаивая «изъять его из этой обстановки возможно скорее» («Возьмите авто и везите его скорее к себе»).

Бальмонт был счастлив очутиться дома, за своим рабочим столом, у себя в комнате, куда никто не входил без зова. Он еще хромал, ходил с палкой, но заметно поправлялся и приходил в равновесие. С нами со всеми был ласков, весел и много работал, как всегда. Девочке нашей, Нинике, было восемь лет. Бальмонт уделял ей много времени и внимания: он брал ее с собой гулять, угощал в кондитерских мороженым, беседовал с ней… Очень одобрял ее стихи и рисунки. Она писала по его заказу сказки, он давал тему, и она через час-два приносила прямо набело написанное «сочинение»: «Почему снегирь красный, канарейка желтая, а соловей серый», «Какой твой любимый цвет», «Как живут и колдуют травки», «Почему ты любишь музыку» и т. д.

Он очень восхищался своей дочкой и сердился, когда я просила не хвалить ее в глаза, находил, что я слишком строга и взыскательна. А Ниника так всем нравилась, так всех очаровывала своей живостью, умом, непосредственностью (даже французов), что я боялась, что ее захвалят, и она вообразит себя вундеркиндом.

Когда Бальмонт напечатал в одной из своих статей разные высказывания Ниники, которые его поражали своей глубиной и красотой формы, я просила не называть ее имени в печати и ничего ей не говорить об этом. Ему это очень не нравилось, но он послушался меня. Он расчел сколько ей полагалось за ее строки в фельетоне («Русского слова», кажется){86} и преподнес ей две золотые монеты по 10 рублей.

Ниника была очень привязана к отцу и говорила с глубокомысленным видом: «Я всегда согласна с папой» — и прибавляла, вероятно, чтобы не обидеть меня: «Я часто не понимаю мамы».

Лето 1909 года Бальмонт хотел провести с нами. Елена уехала в Россию, чтобы устроить дочку у своих родителей, и должна была вернуться в Париж осенью. Мы, как всегда, поехали к морю, в Лаболь. И жили бы очень хорошо, если бы не ежедневные письма Елены, письма, полные тоски и жалоб на одиночество, на покинутость, которые тревожили Бальмонта, не давали ему душевного спокойствия. Она не дождалась срока, приехала раньше, они съехались с Бальмонтом в Мюнхене, где ему надо было быть по какому-то литературному делу.

Бальмонта тянуло домой, в Париж. Он все измышлял возможность не расставаться с нами обеими. Елена на время поселилась в Фонтенбло, но туда Бальмонту трудно было часто ездить, и он устроил ее в Латинском квартале, в квартире, куда скоро привезли ее девочку. Так Бальмонт стал жить на два дома. Весь день он сидел у нас в Пасси, спокойно работал, а вечером уходил к Елене, где оставался день-два, как ему хотелось.

Путешествовал он всегда с ней. Был с ней в Мексике, в Африке, Индии, Египте, Японии. Разъезжал много и по Европе. Он стал много зарабатывать и мог себе это позволить.

Но Елене все это казалось недостаточным. Она непременно хотела если не жить вместе с нами, то постоянно общаться. Но от этого я отказалась наотрез. Она хотела, чтобы наши дети росли вместе. Но как раз в этом пункте — воспитания детей — мы с ней расходились больше всего. Она считала, как, впрочем, и Бальмонт, что от детей ничего скрывать не надо, что дети, хотя бы даже и маленькие, должны быть посвящены в переживания родителей. А я не хотела этого из-за своей девочки, благо она ничего не замечала ненормального в нашей семейной жизни, очень любила и чтила отца и была счастлива с нами обоими.

Впоследствии я никогда не жалела, что настояла на своем и перестала видеться с Еленой.

Когда Бальмонт, не выдержав, сообщил Нинике, правда, ей минуло тогда тринадцать лет, что у нее есть сестра Мирра — дочь Елены, Ниника отнеслась к этому с большим интересом, но совсем спокойно и просто, потому, думаю я, что она не страдала в детстве от того, что мы с Бальмонтом переживали, не видала дома никаких драм, сцен ревности, ссор…

К. Д. Бальмонт с дочерью Ниной. 1913 г.

Такое положение вещей, особенно если принять во внимание настойчивый характер Елены, было бы невыносимо, если бы не чрезвычайная деликатность и тактичность Бальмонта. Никогда за все эти годы нашего расхождения я не чувствовала перемены его в отношении меня. Мы оставались близкими друзьями. И никогда он не ставил меня в ложное положение. Конечно, случались неловкости («Какая же это еще жена? Я видел его с маленькой, худенькой… А, это вторая, какая же первая?»), но мы с Бальмонтом не придавали им значения. Я рада была, что нашелся выход и что Бальмонт не страдал. Наши близкие друзья, посвященные в наши отношения, бывали у меня и, по настоянию Бальмонта, у Елены. И при мне у нас говорили о ней. Один поэт из самых наших близких друзей убеждал меня повлиять на Бальмонта, чтобы он лучше одевал Елену. «Все знают, — говорил он, — как Бальмонт хорошо зарабатывает, а Елена ходит рваная, и за это осуждают Бальмонта». Я очень смеялась и тут же, в присутствии Балтрушайтиса, передала это Бальмонту. Он очень взволновался: «Я умоляю уже сколько времени Елену сшить себе новое платье, она не хочет, я не знаю как быть». Решили просить жену поэта купить материал, я посоветовала синий или зеленый бархат, еще лучше шанжая, как носила всегда Елена. Бальмонт дал денег. И Елене очень понравилась материя, выбранная мной.

Бальмонт не делал тайны из своей жизни и держал себя так просто и естественно между мной и Еленой, что и другие переставали удивляться и судить нас вкривь и вкось. А может быть, до нас просто не доходили эти пересуды. Бальмонт всегда был равнодушен к тому, что говорили и думали о нем «все», и не выносил сплетен и осуждений.