ЖЕРНОВА ИСТОРИИ - Андрей Колганов

- Хорошо, пусть так… - тянет Дзержинский, - но давайте вернемся к делу. Вы что-то хотите еще добавить к вашей версии?

- Разумеется, - киваю ему в ответ. - Остаются еще два принципиальных вопроса. Первый - кто автор письма? Мне известен человек, который подходит под имеющиеся признаки. Он был связан с зарубежными финансовыми операциями тогда, когда было написано это письмо, - и связан с ними до сих пор. Сейчас он возглавляет ARCOS Banking Corporation Ltd. Его партийный псевдоним совпадает с подписью автора письма - "Андрей". Это - Александр Александрович Квятковский.

- Квятковский? - переспрашивает мой начальник. - Вы, случаем, не из-за своих личных конфликтов в Лондоне хотите приплести его к этой истории?

Гляди-ка, он и такие детали в уме держит. Да, "железному Феликсу" палец в рот не клади.

- Да, у меня с ним сложились очень плохие отношения, - зачем отрицать очевидное? - и, полагаю, не без оснований. Однако я не собираюсь его никуда приплетать. Считаю лишь, что совокупность обстоятельств располагает к тому, чтобы эта версия была проверена - и только.

- Приму к сведению, - откликается Дзержинский. - Ну, а второй принципиальный вопрос?

- Нужно исходить из того, что группа, вывозившая ценности на зарубежные счета, действует и сейчас… - председатель ОГПУ тут же перебивает меня:

- У вас есть основания так считать?

- Есть, - уверенно заявляю в ответ. - И единственный способ раскрыть эту группу, как мне представляется - провести тщательнейшую проверку всех лиц, причастных к работе с золотовалютными ценностями там, где расходование соответствующих фондов по объективным причинам сопряжено со слабой степенью контроля. Мне известно несколько таких фондов. Во-первых, это фонды Коминтерна. Слишком много свидетельств, что эти фонды часто используются не по назначению. Во-вторых, это фонды Особого валютного отдела Наркомфина, который занимается операциями на "черной бирже" и нелегальными операциями на зарубежных биржах. И, в-третьих, это фонды, которые создаются ОГПУ и, не исключаю, так же и РУ РККА путем реализации за рубежом конфискованных ценностей. Те крайне подозрительный и нелепые методы, к которым прибегал Михаил Александрович Лурье для реализации бриллиантов в Берлине, не могут не натолкнуть на подобные мысли.

Дзержинский явно раздражен тем, что я лезу во внутренние дела его ведомства, и приходится немножко подсластить пилюлю:

- Впрочем, не исключаю, что фигура "жадного и неразборчивого в средствах" Лурье - всего лишь ширма для какой-то совсем другой операции. Тогда мои подозрения отпадают. Но, все-таки, даже и в этом случае - работа слишком топорная, а часть ценностей может уплыть на сторону, - недовольно качаю головой.

- А почему вы сообщаете о делах 1920 года только сейчас? - "соскакивает" Феликс Эдмундович со щекотливой темы.

- Тогда, во время стычки с бандитами, я заработал серьезную контузию. Револьверная пуля ударила в голову - по касательной, но мне и этого хватило. Очнулся лишь на короткое время, и едва смог разобрать обрывки разговора. Кроме того, после контузии было плохо с памятью, и по горячим следам вспомнить почти ничего не удалось. А сейчас, в самом конце военных сборов в 48-й дивизии, услышал, как красноармейцы песню поют - ту же самую, что пели в тот день, и как будто сорвалось что - воспоминания стали всплывать одно за другим.

- Так, так… И все-таки, Виктор Валентинович, - с нажимом говорит Дзержинский, - что заставляет вас полагать, будто группа валютчиков продолжает действовать?

Да, в хватке ему не откажешь. Ничего не упускает.

- Дело в том, что у меня имеется и еще один стимул, чтобы получше вспомнить ту давнюю историю. На меня идет охота. Вы думаете, мне очень улыбается уже целый год каждый день с собой пистолет таскать и думать: а не вылетит ли вот из этого или из того темного переулка пуля? Очень хотелось понять - из-за чего такая напасть. Теперь понял. Вот только охотники сменились. От прежних при удаче я сам мог отбиться. А нынешних я даже обнаружить не могу.

- Не можете? - Феликс Эдмундович едва заметно, почти одними только глазами, улыбается. - Так у страха глаза велики. Фантазия разыгралась, а?

- Две перестрелки и ножевое ранение - фантазия? - с возмущением реагирую на его предположение. - Да и не грохнули меня до сих пор только потому, что, похоже, я им живой нужен. Другое дело, что сейчас слежка вдруг стала вестись на хорошем профессиональном уровне, и стоит мне заподозрить в ком-то топтуна, как он тут же исчезает, - про то, что это подозрения Лиды, и про нее саму предпочитаю умолчать. - Если бы такое было один раз, можно было бы списать на разыгравшуюся фантазию. Но - увы! Дело серьезное.

- Да, назадавали вы нам задачек, Виктор Валентинович, - сейчас передо мной снова сидит измотанный работой, донельзя усталый человек. - Будем разбираться.

Пожав протянутую на прощание руку, я покидаю кабинет, и только тогда начинаю ощущать, как я сам измотан. В коридоре, у дверей приемной вижу Лиду, молча подпирающую стену.

- Давно меня ждешь? - обеспокоенно спрашиваю ее.

- Не больше часа, - беспечно бросает она.

- Могла бы и домой пойти…

- И не мечтай! А тебя кто проводит?

Вот, дождался! Не я девушку домой провожать буду, а она меня!

- Чекистка ты моя милая, - пытаюсь ее успокоить, - да ведь, считай, закончилось все. Теперь это дело целиком перешло в руки Феликса Эдмундовича.

- Бандитам ты тоже об этом сообщил? - язвительно буркнула она.

Усмехнувшись, обнимаю ее за плечи и целую. А чего стесняться? В одиннадцатом часу вечера в здании уже почти ни души. Так, приобняв ее за плечи, и спускаюсь вместе с ней в вестибюль…

Для Дзержинского рабочий день отнюдь еще не кончился. После нескольких минут раздумий он взялся за телефон. Один разговор, второй, третий. Затем он позвонил заместителю Менжинского. Надо было проверить одно предположение…

- Извините Генрих Григорьевич, что беспокою так поздно.

- Ничего, Феликс Эдмундович, я же понимаю, что без дела не стали бы беспокоить.

- Вы не знаете случайно, кто приказал установить наблюдение за Осецким, Виктором Валентиновичем?

- Знаю, - тут же ответил его собеседник, - это Агранов отдал распоряжение.

- А в связи с чем?

- К нему поступила оперативная информация о странных контактах Осецкого в связи с подозрительными операциями, затрагивающими валютные фонды. - Ягода знал, о чем говорил. Ведь он сам и надиктовал примерное содержание "анонимного сигнала", который должен был поступить Агранову и стать предлогом для оперативной разработки Осецкого.

- Но почему этим занимается Секретный отдел, а не Экономическое управление? - со строгостью в голосе спросил Дзержинский.

- По словам Агранова, в одной или двух перехваченных шифровках РОВСа упоминался Осецкий как чекист. Ведь в него даже пытались стрелять какие-то беляки в Лондоне, летом 1923 года, - пояснил Ягода. - Вот потому дело и взял себе СО. - Тут Ягода был спокоен. Упомянутые перехваты даже не надо было изобретать. Они были самыми настоящими.

- Как чекист? - переспросил председатель ОГПУ с ноткой удивления. - Но ведь Осецкий ни в ЧК, ни в ГПУ ни дня не служил.

- Да, темное дело, - согласился Ягода. - Вот Агранов и копается.

- Хорошо. Наблюдение продолжайте. И глядите там в оба! Учтите - он мне нужен целым и невредимым! До свидания, - и Дзержинский повесил трубку, крутанув рычажок отбоя.

Настал Черед Генриха Григорьевича хвататься за телефон:

- Яков Саулович! Срочно снимай обе засады- и с Левшинского, и с Гнездниковского! Агентов наружного наблюдения отзывать пока не надо.

- Что случилось-то? - сонным голосом поинтересовался Агранов. - Какие засады?

- На Осецкого! - зло буркнул Ягода. "Во что втянули меня эти шаромыжники?" - зло подумал он. - "И я хорош - купился на их посулы!". Ягода немного лукавил - никто его не втягивал. Он уже давно сам втянулся по уши в неблаговидные дела, и уже не мог отказать в просьбе тем людям, с которыми был повязан.

- Что за спешка? Да и поздно уже. Не успеть, - флегматично отбрехивался заместитель начальника Секретного отдела.

- Дурак, этим делом заинтересовался сам Феликс! - не сдерживаясь, заорал в трубку Генрих Григорьевич. Зам начальника Секретно-оперативного управления струхнул не на шутку. - Если он узнает, что мы крутим какие-то левые дела, он сотрет нас в порошок!

- Никаких таких левых дел я не знаю, - ровным твердым голосом ответил Агранов. - Ты приказал - я выполнил.

- Ну-ну, - зашипел Ягода, - и ты, конечно, можешь предъявить приказ за моей подписью?

В трубке воцарилось молчание, нарушаемое лишь шорохом и потрескиваниями.

- То-то же! В одиночку с паровоза спрыгнуть хочешь? Не выйдет! - торжествующе прикрикнул Генрих Григорьевич. - Немедля подними своих сотрудников, кого найдешь, и бегом пошли снимать засады! Все, ничего больше слушать не хочу! - и Ягода в сердцах швырнул трубку.