Рубеж. Пентакль - Генри Лайон Олди

И черкасы – на третий.

Только и успел заметить сотник Логин: вместо людского моря – иное море у подножия плещет. Ходит волнами, играет белыми барашками. Западная башня совсем рядом оказалась: протяни руку – до зубца дотянешься! Площадка на вершине хранит следы пожарища: черные угли, черная копоть на камне, белесый пепел. И девка у края стоит: носатая, косолапая, страшней Судного дня. Хмурится девка: видать, замуж не берут.

Ну и хмурься! – кому ты такая надобна, потвора?!

Змий Огненный с шабаша на Лысой горе, и то побрезгует…

Сам себя проклял сотник Логин за думы глупые. Ведь знал же: на сей Околице беду накликать – пустая забавка! Подумай сдуру, словцо камешком оброни – свершилось. Вон чорт взапуски тикает, а вон Змий летит. Крылья шипастые раскинул, пасть вполнеба распахнул, вот-вот проглотит.

– Забреха! Гром! Чортопхайку! Чортопхайку разворачивайте, сучьи дети!

И ударил кулемет дареный по Змию. Распорол небеса треском. Присмотрелся Логин Загаржецкий, прислушался: летит, проклятый, хоть бы хны ему, ироду! – летит к башне с девкой, да еще и пламенем вовсю пыхает, будто черкас записной люльку смалит.

Песню орет, змеина:

Знал я и бога, и чорта,Был я и чортом, и богом!Спрячь за высоким забором девчонку —Выкраду вместе с забором!..

Ну и хай тебе грець! – кради на здоровье.

Мы хоть Господа-Бога покамест не встречали, а с чортом привелось… тоже, значит, не голота бесштанная!

Тут замок вроде пониже стал. И море куда-то схлынуло. Луга, поля; рощица жиденькая поодаль. Небо черным сделалось, звезды злые, моргают от недосыпа. А на донжоне замковом народу поприбавилось: тут тебе и девка, тут тебе и баба, тут тебе и…

– Хведир! Яринка!

Не углядел сотник Логин, как беглый чортяка в окошко витражное завернул. Так и влетели следом: сотник с есаулом конные, Забреха с Громом – со всех четырех колес.

Пал чорт об пол каменный – и сгинул, только смолой в стороны брызнуло.

А Забреха, оказывается, все Змия достать норовил.

Все шарашил вслед из кулемета.

Так что стенам в зале крепко досталось.

Сале Кеваль, прозванная Куколкой

…Они замешкались. Все. И первым опомнился не кто иной, как консул Юдка. Дернулся, выгнулся мартовским котом, с губ его слетело Имя Дин – и Тени разом отступили.

Сале, пожалуй, могла бы и сама это проделать, но опоздала.

Вот он, Денница, лежит на каменных плитах и, кажется, не дышит. Неужели – конец?!

– Сейчас, сейчас… – рыжий пламень бороды глушит бормотанье консула. – Ой, Проводник, давай-ка вместе! уходит ведь!

Он уже склонился над мальчишкой, который сейчас больше похож на призрак, чем на живого… человека? Водит над ним руками, сплетает Имена в хитрую вязь, не давая измученному Деннице уйти до конца, раствориться во Внешнем Свете. Сале торопливо падает рядом, больно ударившись коленями; хватает край эфирного кокона, пеленает обмякшее тельце. О себе думать некогда: вся сила, что есть, щедро льется в ребенка. Не так уж много той силы у Сале Кеваль, но остановить, задержать, не позволить уйти – хватит с лихвой.

А не хватит – на консульские Имена плечом обопрется.

– Братик, братик, не помирай!..

Вокруг бестолково мечется чумак. Знал бы как, помог бы, но не знает. Оттого и слюной брызжет, руками машет, того и гляди, зашибет.

– Сюда иди! ко мне! – властно приказывает женщина. – Ладонь, ладонь на грудь клади! Да не мне, придурок, – брату! Вот так. Вытащим мы твоего братика, кончай орать!

Лицо чумака наливается восковым глянцем; не лицо – снятые сливки. Но ладонь с младенческой груди, против сердца, убрать не спешит. Ничего, парень здоровый, от него не убудет. Потом вином отпоим… красным, трехлетним…

– Хведир, ты б помог панне сотниковой вниз спуститься, – консул наконец разгибает спину и поднимается на ноги.

– Под пули? – мрачно огрызается бурсак, блестя окулярами. – Раскомандовался, душегуб?! Гляди, из пистоля стрелю!

– Не хочешь, как хочешь, – Юдка на удивление покладист. – То-то сотник Логин обрадуется: прибыл в гости, а писарчук Хведир от отца родную дочку прячет! Как мыслишь, чем наградит?

Ответа он не ждет.

Ответ написан на лице бурсака.

В зале горели факелы и редкие свечи, освещая исковерканные пулями стены и окна, скалящиеся осколками выбитых стекол. Посреди зала, прямо на руинах, что были совсем недавно роскошью обеденного стола, красовалась здоровенная бричка. Похабно торчал задранный вверх ребристый ствол незнакомого оружия. В углу фыркали, били копытом насмерть перепуганные кони, которых распрячь-то успели, а вот вывести из зала во двор – нет.

Не до того сейчас было сотнику Логину и его черкасам! Радостно гогоча, обнимались они с братьями Енохами, лупили друг дружку по плечам, аж пыль столбом! А сам сотник дочку свою на руки подхватил – да так и закружился волчком по зале, вокруг брички, еще больше пугая лошадей!

Сале даже завидно стало: вот ведь радость у людей! И плевать им, что земле под ногами, небу над головой считаные дни, если не часы, жить осталось. Скажи им сейчас тот каторжник в терновом венце, который у веселого Стася на стене вверх ногами висел, что вот допляшут, дорадуются, и пожалуйте на последний суд – в лицо ведь рассмеются…

«А ведь я когда-то тоже умела так. Забыть обо всем, и – головой в омут, когда есть только «здесь» и «сейчас», только ты и он, когда сбывается небывалое, когда – вольному воля… Неужели это и впрямь была я?! Неужели это возможно снова? Хоть на миг! на малую чуточку!..»

«А ты как думала? – ответила та, что таилась внутри Куколки. – Или даже на краю бездны станешь лгать и притворяться?! Игры закончились, сестра. Время нарушать запреты. Время жить, жить и умирать. Но – самой собой! Поняла, глупая?!»

И Сале молча кивнула.

Кокон трещал по швам. Куколка стремительно превращалась в бабочку. Еще немного – и…

– Ярина! Яринка моя! Живая! – орал во всю глотку между тем счастливый Логин. – А я, старый дурень, уж думал – ты с боженькиного рая за нами явилась! Так это тебя нам за спасение душ христианских благодарить да славить надо?!

– Не ее, – голос консула Юдки разом отрезвил всех. – В первую голову вот их двоих славьте. И не скупитесь, панове: им любая слава мала…

Юдка бережно опустил Денницу на скамью, вытер пот с детского лба, и только тут до Сале Кеваль дошло, что черкасы попросту не видят беспамятного мальчишку! Да и только ли его?

На этот раз она опередила консула.

Тени вновь отшатнулись прочь – и всем явилось: распростерт на полу длинный, нескладный каф-Малах, Блудный Ангел, исчезник из Гонтова Яра. А рядом, на скамье: чудной мальчишка в ореоле из тумана сизого.

Отец и сын.

– Вот им, панове, в ножки кланяйтесь. Себя не пожалели, а вас, добродии, за шкирку выволокли!..

– Померли, никак? – шепотом осведомился один из черкасов, с головы до ног обвешанный взрывными зарядами.

«Бомбами», – вспомнила женщина нужное слово.

– Живы, Дмитро, живы… Но близко к краю прошлись, не сглазить бы! Пуп надорвали за ваше здоровьице. Гнить бы вам, панове, на Околице, до скончания веков, аминь… Ну и мы с панной Яринкой подсобили самую малость.

«Самую… малость…» – гулко ударило эхом в стены. Пошло метаться по углам. И услышали люди в душах своих тайное шептанье:

«Видел я сынов восхожденья, и мало их. Если их тысяча – я и сын мой из них. Если их сто – я и сын мой из них. Если двое их – это я и сын мой».

Услышали и ответное:

«Могу я избавить весь мир от суда с того дня, когда я был сотворен, до нынешнего. А если отец мой со мной – со дня, когда был сотворен мир, до нынешнего. А если будут товарищи наши с нами – от дня сотворения мира до конца времен…»

Первым молча поклонился, сняв косматую папаху, тот самый черкас, что «Померли?..» спрашивал. Следом и остальные стали кланяться. А сотник Логин стоял-стоял, да и ударил шапкой об пол.

Плюнул в сердцах:

– Дожил! За дочку душу продал, хлопцев растерял, будто лузгу жеваную, слово черкасское ногами топтал! – а теперь еще чортова семейка да жид-капосник с того света вытащили!

И захохотал Логин Загаржецкий, сотник валковский. Так захохотал, что частые слезы из глаз брызнули. Через минуту хохотали уже все – и черкасы, и консул Юдка, и даже Сале не удержалась.

Один только чумак Гринь испуганно примостился на краешке скамьи. Сидел рядом с беспамятным братцем, вовсю таращился на творящееся в зале беспутство.

Не знал: радоваться? горевать ли?

– Так что ж мне теперь: тебя, Юдка, к себе в сотню есаулом брать? К Шмальку в друзяки?! А чортячий кагал – не иначе как в хорунжие?! – выдавил сквозь смех Логин. – То-то славное войско выйдет! Все турки кто со страху, кто со смеху передохнут!