Царь муравьев - Андрей Плеханов

– Я помнила о тебе каждую секунду.

– Ты по-прежнему… – Я сбиваюсь, мне трудно говорить… – Ты любишь меня, Женя?

– Люблю. Ты – моя жизнь! Иди сюда, милый! – она призывно протягивает руки и улыбается. У нее не хватает переднего зуба, он сломан у самого корня – я почувствовал это уже тогда, когда целовался.

У меня возникает желание – мучительное, постыдное, едва преодолимое. Мне хочется ударить ее. Не просто ударить – как следует избить. Месяц я умирал без нее и пил как сапожник. Еще месяц торчал в психушке без надежды на помилование. Все это время я не слышал от нее ни звука. А теперь она лежит на папином диване в ботинках и тянет ко мне ручонки. Как будто ничего не произошло. Иди сюда, мой плюшевый мишка, я по тебе соскучилась…

– Ты знаешь, что я провел больше месяца в психушке? – тихо спрашиваю я, сжимая кулаки. На мое перекошенное лицо лучше не смотреть – ничего, кроме ненависти, на нем не написано.

Женя бледнеет, глаза ее расширяются. Она вскакивает на ноги, но сохраняет дистанцию – видит, что не стоит подходить ко мне близко.

– Дима, что случилось?!

– Ты оглохла, да? Говорю тебе: меня посадили в психбольницу. Я вышел оттуда только полтора часа назад.

– Тебя? В психбольницу? – она ошарашенно крутит головой. – Невероятно!

– Ты ничего об этом не знала?! – ору я.

– Ничего! Говорили, что с тобой все в порядке! Как ты туда угодил?

– Я не верю тебе! Ты все знаешь!

– Прекрати орать! Как ты попал в психушку?

И тут я понимаю, что придется сказать правду. Правду очень неприятную – и для меня, и для Жени. И никаких шансов утаить ее нет.

– Я напал на Ганса, – бормочу. – Пришел в мэрию… Чуть не убил охранника. Мне грозила статья. Они сказали, что я проторчу в дурке всего две недели, но гнобили меня там до бесконечности…

– О господи! – Ноги Жени подкашиваются, она рушится на диван и обхватывает голову руками. – Мы же просили тебя не трогать Ганса! Почему ты упрямый как осел? Почему не понимаешь простых слов?

– А ты не догадываешься? По-моему, несложно понять, почему! Ну, давай, прояви свою выдающуюся интуицию!

– Из-за меня? – спрашивает она.

– Конечно, из-за тебя! Я не могу без тебя жить! Совершенно не могу! Ты же знаешь это, Женька! Я только хотел спросить у Ганса, где ты находишься…

– Ты, случайно, не выпил перед этим, дорогой? – спрашивает Женя, и я вижу по ее лицу, что она уже все понимает, но молит бога, чтобы обошлось.

– Напился в хлам и пошел бить морды. Набил их немереное количество.

– О боже! Ты с ума сошел! – она бьет кулаком по дивану.

– Спасибо, дорогая! Еще как сошел! Полностью съехал с катушек. За это и огреб по полной программе. Но, может быть, мы вернемся к первопричине? Не соизволишь ли объяснить, где была все это время и почему не позвонила мне разу?

– Пока не могу, извини…

– Ах, ну да, конечно! – я воздеваю руки к потолку. – Кто бы сомневался? Когда-то я не был подлизой, и никто не объяснял мне ничего по этой причине. Потом мне дьявольски повезло – меня грохнули почти до смерти, пришлось перелить кровь, сделать меня фрагрантом, и тогда мне начали кое-что рассказывать – так, чуть-чуть, чтобы не проболтался чужим людям. А потом мою любимую девушку забрали без объяснения причин, и довели меня тем до безумия. И, когда я, наконец, совершил величайшее из преступлений – напал на Царя муравьев, то проголосовали и великодушно помиловали: вместо того, чтобы убить, отправили на перевоспитание в психиатрическую больницу, где я стал законченным параноиком. Отлично, Женечка? Ты довольна своим женихом? Можешь молчать и дальше – ты убедилась, что я никогда не стану полноценным фрагрантом. Тебе, подлизе царской крови, стоит подыскать себе подходящую пару…

Никогда не думал что Женя, хрупкая девочка, умеет драться. Но, похоже, кто-то учил ее этому в последние месяцы. Потому что я не успеваю закончить свою тираду – она вскакивает и бьет мне в морду достаточно чувствительным крюком. Я немножко пошатнулся, да. Если бы она сделала это раз десять подряд, то, вероятно, я медленно уселся бы в нокдаун. Но и одного удара достаточно, чтобы заставить меня заткнуться и ощутить вкус крови во рту.

– Замолчи! – шипит она. – Прошу тебя, замолчи!

А я и так молчу – сказал уже все, что хотел. Все это называется «встреча любимых». А ведь люблю ее ничуть не меньше, чем раньше, только вот сердце болит, словно раскаленной спицей его проткнули.

Она снова плюхается на диван. Некоторое время трет виски, собирается с мыслями, не в силах сказать ни слова. Потом отчаянно бьет ладонями по коже дивана, отрешаясь от всего. Диван отзывается гулко, басисто, словно большой оркестровый барабан. Женька поднимает глаза, и лицо ее наискось разрезает кривая улыбка, продолженная новым шрамом – как след от удара сабли.

– Ерунда это все, – говорит она. – Мне ужасно жаль, что так произошло, Дим. Но ты можешь простить меня, и простишь. И я могу, и я прощу. Потому что мы с тобой созданы друг для друга, созданы богом друг для друга, и ничего с этим не поделаешь. Это судьба. Я ничего не знала о тебе больше двух месяцев, но ведь и ты ничего не знал обо мне. Это была не жизнь… Ты сказал, как ты мучился, но поверь, я мучилась не меньше! Жизнь только начинается, Дим. Мне наконец-то разрешили, и я пришла, чтобы забрать тебя отсюда. Забрать навсегда.

– Куда?

– Скоро узнаешь.

– Как скоро?

– Не больше часа. Тебе нужно попрощаться с родителями. Если захочешь, через некоторое время они переедут к тебе – туда, куда мы с тобой уедем. Если захочешь… Но в любом случае, в этот город ты не вернешься никогда. Никогда, понимаешь?

– Куда мы уедем? В другую страну? На другую планету?

– Я же сказала: потерпи! Скоро узнаешь все.

– Я люблю этот город! Это мой город!

– Больше не твой. У тебя будет собственный город.

– Мне не нужен собственный! Я хочу остаться в этом!

– Значит, ты не останешься со мной! – жестко говорит Женя. – Это – город Ганса, его муравейник. Ты не можешь ужиться с Гансом – это понятно всем. Неужели Ганс волнует тебя больше, чем я?

Я падаю на колени и раздвигаю ноги Жени. Камуфляжные брюки в грязных пятнах, их не стирали давным-давно. Что случилось с моей патологической чистюлей Женей? Я провожу пальцами по штанинам и чую под ними толстые шерстяные рейтузы. Жене жарко, она потеет, терпеть не может потеть, как и все подлизы, но терпит – ради меня.

Она приехала в спешке, нисколько не озаботившись тем, чтобы принять приятный для меня облик. Она всегда была жесткой, а сейчас стала еще и грубой, солдатом женского рода.

Где была? Что делала? Кто спал с нею?

– Ни с кем не спала, – отвечает она легко, и я не удивляюсь, ибо способность подлиз читать язык запахов сродни телепатии. – Два месяца с лишним – ни с кем. От тебя жутко воняет, Дим. Сразу подумала: что за жуткий запах? Теперь знаю: воняет психбольницей. Ты не начал там курить?