Светлые воды Тыми - Семён Михайлович Бытовой
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Вот и расскажите ее.
— На сон грядущий?
— Так сказка ведь...
Несколько минут в каюте стояла тишина. Только слышен был дробный стук машины да всплеск волн за кормой. Иногда доносились торопливые шаги вахтенных матросов, а еще реже — звон склянок на мостике.
— Так вот, дорогой мой, — после краткого молчания сказал Зотов, — калан, или морская выдра, редкостный морской зверь. Во всем мире не было и нет меха лучше и дороже каланьего по красоте, нежности, шелковистому блеску каждой остинки и, главное, по прочности. Недаром в старину за шкуру калана платили чистым золотом — вес за вес, как за корень женьшень, хотя в то время у берегов Камчатки и Курил были целые лежбища каланов. Но истребляли их в прежние годы безжалостно. Ныне один-единственный, к счастью заповедный, уголок, где сохранились каланы, это мыс Кастрикум на острове Уруп. Предупреждаю: если вам не удастся побывать там, считайте свою поездку на Курилы несостоявшейся!
Я заранее знал, что скорей всего не попаду на Уруп — один из дальних островов Курильской гряды, но Василий Мокеевич так разжег во мне любопытство, что я готов был до утра слушать сказку о каланах.
По словам Зотова, в повадках каланов столько ловкости, нежности, красоты, грации, что невольно начиняешь верить древней айнской легенде, будто каланы — это люди, которых небесные силы почему-то превратили в морских зверей, хотя, как известно, не у каждого человека обнаружишь одновременно столько завидных качеств.
— Вам когда-нибудь приходилось видеть лебедей на озерах, когда они часами охорашиваются, прочесывая и протирая клювом каждое перышко? — спросил Зотов. Вот так же и каланы. Вылезая из воды на прибрежные рифы и опрядыши, они долго отжимают передними лапами мех, потом тщательно протирают его, доводя до зеркального блеска. А с какой нежностью самки относятся к своему детенышу, с которым целый год не расстаются! Совершая большие плавания на спине, они держат в объятиях каланчика, крепко прижимая его к груди. Нет, дорогой мой, все это надо видеть самому.
— Сколько же нынче на Урупе каланов?
— Мало. — И, подумав, сказал: — Около двух тысяч, не больше. Но ведь с тех пор как мы вернули Курилы, прошло всего двадцать лет. А каланы размножаются медленно: больше одного детеныша самка не приносит.
И опять стал требовать, чтобы я непременно побывал на Урупе в поселке Кастрикум, потому что из всех ста чудес, которые мне предстоит увидеть на Курилах, каланы — самое большое чудо.
Но я молчал, и Зотов, видимо, принял мое молчание за согласие и успокоился: лег, натянул одеяло и через минуту заснул крепким сном.
А я еще долго не мог уснуть. Я думал о чудесах, обещанных мне Василием Мокеевичем на Курилах.
Если бы мне удалось увидеть хотя бы десять чудес из ста, и то бы я благодарил судьбу, что она не обошла меня в этой поездке…
6
Я проснулся в восьмом часу утра, разбуженный частыми гудками парохода и звоном колокола, и подумал, что на траверзе остров Кунашир.
Быстро встал, поднялся на палубу. На море лежал такой густой туман, что и в самом деле с юта на бак ничего нельзя было разглядеть.
Оказалось, что до Кунашира еще добрых двенадцать часов ходу, а своими тревожными гудками и колокольным звоном пароход дает о себе знать встречным судам.
Только в полдень северный ветер немного рассеял пелену тумана. В облаках появились небольшие просветы, и стало выглядывать солнце.
Мы обогнали буксирный пароход с «морской сигарой» — длинным круглым плотом, обвитым толстыми цепями. (Сигара издали очень напоминала корпус всплывшей подводной лодки без перископа, и я подумал: «Какой огромный путь прошла она от живописного озера Кизи до Курильского пролива!»
Однажды, путешествуя по Амуру, я на несколько дней остановился в Мариинске, на родине «морских сигар», и видел, как искусные мастера сплачивают их в тихом затоне, готовя в далекое плавание. В каждой такой сигаре, комель к комлю, уложено 2500 кубометров отборного строевого леса, и так надежно, что она выдерживает любой океанский шторм.
Помню, я чуть было не отправился сопровождать сигару от берегов Амура к берегам Камчатки, но почему-то остался в Мариинске. Вероятно, это было бы самое увлекательное из моих путешествий...
Только в пятом часу дня, когда пароход вошел в пролив Екатерины, погода стала лучше. Хотя в небе еще висели клочья облаков, они уже не мешали видеть морскую даль.
Но конец дня — начало прилива.
В это время сталкиваются встречные течения. На поверхности океана появляются так называемые сувои, или сулои, — вихревые всплески, достигающие порой четырех-пяти метров в высоту, с кипящей пеной на вершинах, особенно опасные для мелких судов. Катер или буксир, попав в сулой, становится игрушкой этого стремительного водяного вихря, вокруг которого бешено кипят воронки.
Однако нашему пароходу они были не страшны, и он шел вперед, сбивая то один, то другой сулой и приминая их своей тяжестью.
Вскоре по обеим сторонам пролива Екатерины показались острова: слева — Итуруп, справа — Кунашир с грядами вулканов разной формы и величины.
Одни вулканы извергали дым из конусообразных кратеров, и вдоль края небосвода стлался темный султан. Другие выдыхали струи газа и пара откуда-то сбоку, образуя небольшие белые облачка, которые тут же рассеивал ветер.
Словом, чем больше открывалась нам Курильская земля, тем сильнее было впечатление, что, выйдя, как говорится, из воды, мы попадем в огонь...
Ученые насчитали на Курилах более сотни вулканов, из которых тридцать восемь действующих, в том числе несколько подводных, скрытых в глубине океана.
Недаром курильчане, когда их спрашивают: «Как живете?» — отвечают шуткой: «Лучше всех, как на вулкане!», хотя сами огнедышащие сопки порою с ними не шутят, посылая и земле- и моретрясения.
Забегая вперед, скажу, что колебание почвы, например на Кунашире, происходит довольно часто. Оно порой неощутимо для человека, но сколько раз, просыпаясь по утрам, приходилось наблюдать, как
