Зверобой - Джеймс Фенимор Купер
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Попрыгунчик кривлялся перед пленником, угрожая ему томагавком то с одной, то с другой стороны, в тщетной надежде испугать бледнолицего. Наконец Зверобой потерял терпение и заговорил впервые с тех пор, как началось испытание.
– Кидай, гурон! – крикнул он. – Твой томагавк позабудет свои обязанности. Почему ты скачешь, словно молодой олень, который хочет показать самке свою резвость? Ты уже взрослый воин, и другой взрослый воин бросает вызов твоим глупым ужимкам. Кидай, или гуронские девушки будут смеяться тебе в лицо!
Хотя Зверобой к этому и не стремился, но его последние слова привели Попрыгунчика в ярость. Нервозность, которая делала его столь подвижным, не позволяла ему как следует владеть и своими чувствами. Едва с уст пленника сорвались его слова, как индеец метнул томагавк с явным желанием убить бледнолицего. Если бы намерение было менее смертоносным, то опасность могла быть большей. Попрыгунчик целился плохо; оружие мелькнуло возле щеки пленника и лишь слегка задело его за плечо. То был первый случай, когда бросавший старался убить пленника, а не просто напугать его или показать свое искусство. Попрыгунчика немедленно удалили с арены и его горячо упрекли за неуместную торопливость, которая едва не помешала потехе всего племени.
После этого раздражительного юноши выступили еще несколько молодых воинов, бросавших не только томагавки, но и ножи, что считалось гораздо более опасным. Однако все гуроны были настолько искусны, что не причинили пленнику никакого вреда. Зверобой получил несколько царапин, но ни одну из них нельзя было назвать настоящей раной. Непоколебимая твердость, с какой он глядел в лицо своим мучителям, внушала всем глубокое уважение. И когда вожди объявили, что пленник хорошо выдержал испытание ножом и томагавком, ни один из индейцев не проникся к нему враждебным чувством, за исключением разве Сумахи и Попрыгунчика. Эти двое, правда, продолжали подстрекать друг друга, но злоба их пока не встречала отклика. Однако все же оставалась опасность, что рано или поздно и другие придут в состояние бесноватости, как это обычно бывает во время подобных зрелищ у краснокожих.
Расщепленный Дуб объявил народу, что пленник показал себя настоящим мужчиной; правда, он жил с делаварами, но не стал бабой. Вождь спросил, желают ли гуроны продолжать испытания. Однако даже самым кротким женщинам жестокое зрелище доставляло такое удовольствие, что все в один голос просили продолжать. Хитрый вождь, которому хотелось заполучить славного охотника в свое племя, как иному европейскому министру хочется найти новые источники для обложения податями населения, старался под всевозможными предлогами вовремя прекратить жестокую забаву. Он хорошо знал, что если дать разгореться диким страстям, то остановить расходившихся индейцев будет не легче, чем запрудить воды Великих Озер в его родной стране. Итак, он призвал к себе человек пять лучших стрелков и велел подвергнуть пленника испытанию ружьем, указав в то же время, что они должны поддержать свою добрую славу и не осрамиться, показывая свое искусство.
Когда Зверобой увидел, что отборные воины входят в круг с оружием наготове, он почувствовал такое же облегчение, какое испытывает несчастный страдалец, который долго мучается вовремя тяжелой болезни и видит наконец несомненные признаки приближающейся смерти. Малейший промах был бы роковым – выстрелить нужно было совсем рядом с головой пленника; при таких условиях отклонение на дюйм или на два от линии прицела сразу решало вопрос жизни и смерти.
Во время этой пытки не дозволялись вольности, которые допускал даже Гесслер, приказавший стрелять – по яблоку[79]. Опытному индейскому стрелку в таких случаях разрешалось наметить себе цель, находившуюся на расстоянии не шире одного волоса от головы пленника. Бедняги часто погибали от пуль, выпущенных слишком торопливыми или неискусными руками, и нередко случалось, что индейцы, раздраженные мужеством и насмешками своей жертвы, убивали ее, поддавшись неудержимому гневу. Зверобой отлично знал все это, ибо старики, коротая долгие зимние вечера в хижинах, часто рассказывали о битвах, о победах своего народа и о таких состязаниях. Теперь он был твердо уверен, что час его настал, и испытывал своеобразное печальное удовольствие при мысли, что ему суждено пасть от своего любимого оружия – карабина. Однако тут произошла небольшая заминка.
Хетти Хаттер была свидетельницей всего, что тут происходило. Жестокое зрелище на первых порах так подействовало на ее слабый рассудок, что совершенно парализовало ее силы, но потом она немного оправилась и вознегодовала при виде мучений, которым индейцы подвергали ее друга. Застенчивая и робкая, как молодая лань, эта прямодушная девушка становилась бесстрашной, когда речь шла о милосердии. Уроки матери и порывы ее собственного сердца заставили девушку забыть женскую робость и придали ей решительность и смелость. Она вышла на самую середину круга, кроткая, нежная, стыдливая, как всегда, но в то же время отважная и непоколебимая.
– За что вы мучаете Зверобоя, краснокожие? – спросила она. – Что такого он сделал, что вы позволяете себе играть его жизнью? Кто дал вам право быть его судьями? А что если какой-нибудь из ваших ножей или томагавков ранит его? Кто из вас возьмется вылечить эту рану? А ведь, обижая Зверобоя, вы обижаете вашего собственного друга; когда мой отец и Гарри Непоседа отправились на охоту за вашими скальпами, он не захотел присоединиться к ним и остался в пироге. Мучая этого юношу, вы мучаете своего друга.
Гуроны внимательно выслушали Хетти, и один из них, понимавший по-английски, перевел все, что она сказала, на свой родной язык. Узнав, чего желает девушка, Расщепленный Дуб ответил ей по-ирокезски, а переводчик тотчас же перевел его слова по-английски.
– Мне приятно слышать речь моей дочери, – сказал суровый старый оратор мягким голосом и улыбаясь так ласково, будто он обращался к ребенку. – Гуроны рады слышать ее голос, они поняли то, что она сказала. Великий Дух часто говорит с людьми таким языком. Но на этот раз глаза ее не были открыты достаточно широко и не видели всего, что случилось. Зверобой не ходил на охоту за нашими скальпами, это правда. Отчего же он не пошел за ними? Вот они на наших головах, и смелый враг всегда может протянуть руку, чтобы овладеть ими. Гуроны – слишком великий народ, чтобы наказывать людей, снимающих скальпы. То, что они делают сами, они одобряют и у других. Пусть моя дочь оглянется по сторонам и сосчитает моих воинов. Если бы я имел столько рук, сколько их имеют четыре воина вместе, число их пальцев было бы равно числу
