Хвала и слава Том 1 - Ярослав Ивашкевич

— Все, все места? — многозначительно спросил Мартвинский.

Януш тускло улыбнулся и с минуту не отвечал.

— Как он чужд мне, этот пейзаж.

— Поищите другие.

— Нет, — решительно заявил Януш, — совсем не иные пейзажи я ищу.

— Никому никогда не удавалось войти дважды в одну и ту же реку, — заметил доктор.

— Вот именно. Потому-то я и не навещаю всех мест, связанных с воспоминаниями. Мне нужны только пейзажи двух родов… Но они ужасно меняются… Во всяком случае, это относится к Кракову.

Долгое время они молчали. Януш как-то напряженно всматривался в бокал с красным вином, сосредоточенно сведя брови, точно решаясь на что-то очень важное.

— Я любил двух женщин, — сказал он вдруг и поднял взгляд на доктора.

Мартвинский был как будто несколько испуган этим признанием, которое сам вызвал.

— И даже не уверен, любил ли, — добавил Януш, вновь беспомощно улыбнулся и развел руками. — И хотя стараюсь удостовериться в этом на прежнем месте, ничего не получается.

— Подобные реконструкции пережитого обычно не удаются. Но я посоветовал бы вам другое: съездите в страну своего детства и молодости. И увидите, какое это произведет на вас впечатление.

— У меня именно такой план, — серьезно ответил Януш. — Пока что я посетил Краков.

— Да. Только вы избрали неправильный метод. Алкоголь никогда ничего не проясняет, скорее затемняет. Алкоголь — это слишком примитивно. Ну и такое вот общество…

— Иначе я был бы очень одиноким, — прошептал Януш.

— Так ведь вам это не в диковинку.

— Да, но как раз вчера стало просто невыносимо.

— Люди типа Ленцкого от одиночества не избавляют. И кроме того, они даже в пьяном виде обделывают какие-то свои делишки.

И как раз в этот момент в вагон-ресторан вошел Адась в обществе молодой, очень элегантной дамы. На миг он растерялся, не зная, сделать ли вид, будто не замечает Мышинского, или поздороваться с ним. Но так как отступать было уже поздно, то оставалось действовать напропалую. Он кинулся к вчерашнему приятелю.

— Ох, Януш, прости, пожалуйста, что я покинул тебя в такую рань! — закричал он на весь вагон, выделяя это «тебя». — И даже не уговорился, когда возвращаемся.

— Мог бы черкнуть пару слов, если уж не хотел меня будить, — равнодушно сказал Януш.

— Без сомнения! — воскликнул Адась. — Только знаешь, я обещал тетке, что буду ночевать у нее. Это моя кузина, — понизив голос, он указал глазами на даму, занявшую место в глубине вагона. — Вот я и боялся, что добродетельная тетушка будет беспокоиться. Вскочил чуть свет и помчался на улицу Батория. Страшно перед тобой виноват. Ну, как бы то ни было, возвращаемся мы вместе…

— Да, все складывается чудесно, — подтвердил Януш.

— Прошу прощения, но ты сам понимаешь… — произнес Адась. От него пахло водкой и дорогим одеколоном. Небрежно поклонившись, он победным шагом удалился к своей приятельнице.

— Да, доктор, — спохватился Януш, — вы же вчера за нас заплатили.

— Пустое, — сказал Мартвинский и прижал своей белой ладонью руку Януша к скатерти. — Вы меня простите, но этот господин стал на плохую дорожку. Предупредите сестру.

— Сестра с моими советами не считается, — иронически усмехнулся Януш, — особенно там, где дело касается имущественно-наследственных вопросов.

— Вы уже идете? — спросил доктор.

— Пожалуй. Может быть, успею вздремнуть до Варшавы. У меня очень хорошее место — у окна.

— Если вам что-нибудь понадобится, — сказал доктор, — я всегда к вашим услугам.

Януш усмехнулся уже иначе, с сомнением.

— Вы знаете, пока что я к помощи врачей не прибегаю.

— Разочаровались в них?

— Нет, не разочаровался, просто никогда им не доверял. Но что касается ребенка, тут они оказались правы. Сразу же после рождения сказали, что у нее слабое сердце или как там говорится…

— Я ведь всего лишь психиатр, — с каким-то оттенком иронии сказал Мартвинский. — Врачую души… — На этот раз ирония была уже явственной.

Януш вспыхнул.

— Не люблю, когда люди с иронией относятся к своей профессии.

— Я не иронизирую.

Мартвинский вновь положил свою теплую ладонь на озябшую руку Януша, взглянул собеседнику прямо в глаза и сказал:

— Так вот, поезжайте. Посетите те места, где вы по кусочку утрачивали самое дорогое, что у нас есть: жизнь. Оглядите все. Молодости вы все равно не найдете и ни на один из вопросов, которыми задаетесь, не ответите. Только никогда не становитесь на краю пропасти.

Януш отдернул руку, подозвал официанта и расплатился. Прощаясь с доктором, он сказал просто:

— Спасибо.

Потом откинулся в своем вагоне на спинку кресла и не то заснул, не то задремал. Януш чувствовал, что Адась дважды появлялся на пороге купе, но делал вид, что спит, лишь бы не слышать его ужасного голоса. Поздно вечером он приехал в Варшаву и переночевал на Брацкой. Когда он сказал Текле об Адасе, она только плечами пожала:

— А что я могу поделать? Это же фаворит фаворита.

IV

В Одессу Януш попал летом 1936 года благодаря содействию Спыхалы, который наконец выхлопотал для него визу. Но ехать так, как он хотел — через Киев или через Румынию, морем — не удалось, пришлось следовать через Москву. Впрочем, в Москве он только перебрался вечером с вокзала на вокзал, а потом целый день ехал на юг среди знакомого волынско-украинского пейзажа. Глубоко растроганный, отыскивал он взглядом памятный необъятный горизонт, не заслоненный ни одним деревом, ни одним леском. Насколько хватал глаз, тянулись бесконечные нивы. Жатва еще не началась, но колосья уже белели и золотились. Солнце заходило в чистом небе, точно погружаясь в золотые волны хлебов. Прохладнее после захода солнца не стало, до самого рассвета царил этот недушный зной, столь характерный для украинской ночи. Поезд шел медленно и довольно часто останавливался. Когда появлялась деревня, то это была настоящая деревня, огромная, раскинувшаяся вдоль оврага или над берегом обширного лазурного пруда. К вечеру потянулись степи. Распаханные и засеянные, ровные, как стол, они отличались от полных очарования украинских полей. Не было видно ни взгорков, ни живописных левад. И совсем по-иному выглядели крутые балки.

Ночью Януш не спал, вспоминая поездку из Маньковки двадцать два года назад. И так как ехал он почти той же самой дорогой, названия станций, окрестный рельеф, сам ритм поезда, почти не изменившийся, — все это вызывало в памяти подробности, казалось, давно уже забытые. Теперь он вспомнил — хотя еще неделю назад не смог бы этого сказать, — на каких лошадях приехал на станцию, как была обита бричка и кто сидел на козлах. Помнил, как он был одет: серый, вернее, темно-сизый костюм, высокий воротничок (стоячий, разумеется, а как же иначе!) и зеленый галстук. Порой, когда он закрывал глаза, ему казалось, особенно если он задремывал, что это та самая поездка и что вскоре он познакомится с Ариадной, завяжет дружбу с Эдгаром. А Володя? Ведь он должен быть где-то тут.

Когда утром Януш сошел с поезда, на вокзале им тут же завладела представительница «Интуриста», маленькая и черненькая Фанни Наумовна. Она безапелляционно заявила ему, что он находится под ее опекой, действительно доставила его, словно багаж, в гостиницу и, лишь устроив его там после длительных переговоров с различным начальством, которого было удивительно много — почти на каждом этаже, — распрощалась с ним. Гостиница эта — прежний «Континенталь» — ныне называлась «Москва». Только теперь, оставшись один в огромном, высоком номере с аркадами окон, Януш почувствовал себя усталым и захотел спать. Он разделся, лег в постель и уснул так крепко, что, проснувшись, не мог понять, где находится. Громадная кровать и высокий потолок показались ему кошмарным видением. Длилось это довольно долго, пока он не пришел в себя.

Окончательно разбудил его телефонный звонок. Фанни Наумовна на безупречном французском (Януш сделал вид, что совершенно забыл русский язык) осведомлялась, какие у него планы на вторую половину дня. Януш ответил, что никаких планов у него нет, и попросил своего гида зайти около семи, чтобы вместе поехать куда-нибудь поужинать.

— Сегодня так жарко, — сказала Фанни Наумовна, — поедем на террасу.

— Как вам угодно, — согласился Януш, — можно и на террасу. А где это?

— Недалеко, в новой гостинице «Ленинград».

— Чудесно.

Януш с готовностью согласился, поскольку ему это все равно ничего не говорило. Он встал, оделся; и вышел на улицу. Еще с утра, сразу же по приезде, у него: было такое чувство — сейчас оно только еще больше укрепилось, — будто он находится в совершенно чужом, незнакомом городе. Хоть он и не вырос со времени своего отъезда из Одессы, город показался ему куда меньше и ниже, чем прежде, и к тому же населенным людьми, которые выглядели как-то совсем экзотически. И не азиаты, но и не европейцы. Все в одинаковых парусиновых туфлях, в выгоревших темносиних брюках и каких-то причудливых рубашках. Кроме того, его удивило, что у всех в руках портфели. За каким чертом им эти портфели?