Хозяйка розового замка - Роксана Гедеон

— Хозяин сказал: «Пусть она убирается такой, как пришла». Я хорошо помню, какой вы тогда были.

Я вспыхнула, ибо и сама хорошо это помнила. Я приехала сюда в одном платье.

— Не может быть, чтобы он так сказал, — пробормотала я. — Гариб, ведь сейчас поздняя осень. Сейчас холодно. Да и как я могу уйти в одной ночной рубашке?

Индус молчал, и я очень быстро поняла, что не добьюсь у него никакого ответа. Вероятно, подумала я, не стоит спорить. Александр зол на меня. Он хочет меня наказать. Хочет сделать мне так же больно, как я сделала ему. Это понятно. Ничего иного сейчас от него нельзя ожидать. Надо уйти… Уж как-нибудь я доберусь до Констанс и поживу у нее немного. Со временем — через несколько недель — все утрясется. Просто в данный момент Александр слишком уязвлен. И одному Богу было известно, как я проклинала себя за то, что допустила все это!

— Так и быть, — сказала я хмуро. — Не мне сейчас протестовать. Я уйду, так и передайте хозяину.

Запахнув на груди пеньюар, я решительно двинулась к двери, ибо понимала, что иного выхода у меня нет. И все-таки, оказавшись на ступеньках парадного входа, я не смогла сдержать слез унижения, хлынувших из глаз.

Завтра вся округа узнает, как со мной поступили. Казалось бы, чего худшего можно ожидать?

Всхлипывая, я бежала по дороге между полями, по щиколотку утопая в грязи. Честно говоря, с каждым шагом поступок Александра становился все менее оправдываемым в моих глазах. Я замерзла так, что у меня зуб на зуб не попадал, к тому же промокла насквозь и была вся в грязи. Разве созданы домашние туфельки для того, чтобы в них бродить по проселочным дорогам? Температура же сейчас была близка к нулю. К тому же у меня никак не останавливалось кровотечение. Дошло до того, что я просто перестала обращать на это внимание. Уже почти взобравшись на холм, я провалилась в какую-то яму по колено, и мне с трудом удалось выбраться. Чертыхаясь, я посмотрела вниз: в направлении Сен-Брие передо мной простиралась унылая вересковая пустошь, кое-где поросшая кустарником, а далеко на горизонте виднелся густой, темный лес. В самом низу можно было увидеть одинокие серые строения. Это была ферма Фан-Лера, одного из людей герцога. Шмыгнув носом и снова вытерев кровь, я с надеждой подумала: лишь бы хозяина не было дома! Он так предан Александру, что, чего доброго, откажется помочь мне. А я не могла добраться до Констанс пешком.

Вообще, все случившееся было невероятно. Меня выгнали! Я снова зарыдала, закрывая лицо руками и готовая упасть лицом в грязь. Холод усиливал усталость и навевал сонливость. Но я помнила, что, если я не хочу замерзнуть, надо двигаться, и поэтому побрела вперед, вытирая слезы и проклиная все на свете.

Когда я остановилась перед приземистой постройкой из камня с низко опускающимися скатами крыши, домашняя птица с шумом разлетелась, собака злобно залаяла. Я сильно постучала. И мне очень долго пришлось ждать ответа.

— Кто там, за дверью? — раздался, наконец, гнусавый женский голос, говорящий по-бретонски. Это, по-видимому, говорила жена Фан-Лера. Я пожалела, что не знаю, как ее зовут.

Честно говоря, ее вопрос поставил меня в тупик. Было как-то неловко назвать себя. Мое появление выглядело бы просто нелепым! Не в силах преодолеть стыд, я пробормотала на том же бретонском наречии:

— Мне нужен ночлег… всего лишь на одну ночь! До рассвета уже недалеко. Впустите меня!

— Да кто вы такая?

— Я… я путешествую, — сказала я первое, что пришло в голову, и, конечно же, это прозвучало весьма странно.

— Путешествуете? Этот дом не таверна.

Я в отчаянии воскликнула:

— Ну хорошо! Хорошо! Я не путешествую. Я — герцогиня дю Шатлэ, жена вашего герцога, того самого, кому служит ваш муж…

Женский голос загнусавил, не вникая, видимо, в смысл моих слов:

— Кто-кто? Герцог? Герцогиня… Вы что-то путаете, приятельница. Наш дом стоит на отшибе. Сюда никто не заезжает. Герцогиня? Да я в жизни не видела ни одной герцогини.

— Черт бы вас побрал! — вскричала я в ярости. — Не врите, вы меня двадцать раз видели! Я — герцогиня! Я — хозяйка Белых Лип! Вы получили от меня два буассо хлеба на Рождество!

Наступила тишина. Потом заскрипели петли, и из-за двери осторожно выглянуло сначала лицо, потом показалась и вся женщина. Она была неопрятная, смуглая, как цыганка, а за ее подол держались два грязных мальчика, один меньше другого.

— Гм, — сказала она. — Да ведь вы и вправду наша герцогиня.

— Давно бы так! Впустите меня поскорее, если вы не хотите, чтобы я умерла от холода!

Уже не спрашивая разрешения, а решив сама брать все, что посылает судьба, я прошла внутрь дома. Я уже и забыла, когда в последний раз бывала в таком убогом месте. Пол здесь был земляной, а весь дом состоял из единственной жилой комнаты, разделенной перегородкой, за которой чувствовалось присутствие скота. Здесь было темно, грязно и очень дурно пахло. Мебель состояла из стола, скамьи, массивной деревянной кровати и полок для кухонной утвари, повешенных над очагом. Я огляделась, размышляя, куда бы сесть, и заметила две колыбели: в одной из них был малыш одного года от роду, в другой — совсем еще младенец, кажется, новорожденный.

— Я заплачу вам, — бросила я резко, желая этим успокоить хозяйку.

Она уложила детей и повернулась ко мне.

— На вас кто-то напал, ваше сиятельство?

— Нет. Не будем об этом говорить.

— А есть вы хотите?

Я передернула плечами:

— Единственное, что я хочу, — это чтобы вы дали мне возможность добраться до Гран-Шэн. Есть у вас лошадь?

— Утром вернется муж, он отвезет вас. Да что же все-таки случилось? Вы на меня не сердитесь, вас бы и сам Господь Бог сейчас не узнал. Ведь никогда такого не бывало. Это впервые к нам среди ночи приходит сама герцогиня.

Я поморщилась: она говорила именно то, что я и сама хорошо сознавала. Это-то и было досадно. Разумеется, лучше всего было бы отправиться прямо к Констанс, а не заходить в этот дом: сделав это, я, можно считать, сразу оповестила о том, что случилось, все ближайшие фермы и хутора. Но иначе я поступить не могла. До Гран-Шэн слишком далеко, а я почти раздета!

Бретонка поставила передо мной миску с водой. Видимо, ей хорошо было видно то, что случилось с моим лицом. Недаром она спросила, не напал ли кто на меня. Я кое-как умылась, но окончательный туалет решила отложить на потом, когда окажусь у Констанс. Здесь, в этом доме, все казалось таким грязным, что внушало брезгливость.

— Так я вам приготовлю что-нибудь, ваше сиятельство?

— Ах, ради Бога! — проговорила я раздраженно. — Делайте что хотите, только не донимайте меня вопросами!

Она поджарила мне омлет и поставила передо мной кружку сидра. У меня комок стоял в горле, но я заставила себя поесть. Перед этим я еще раз сказала бретонке, что заплачу за все.

— Где ваш муж? — спросила я, снова поморщившись: сидр был какой-то… какой-то не слишком удавшийся.

— Не знаю, ваше сиятельство. На рассвете он должен вернуться. Мне-то ведь он не говорит, куда его посылают.

Помолчав, она живо предложила:

— Давайте я вас спать уложу! И переодеться… может быть, вы переодеться хотите? Я найду для вас что-нибудь, а то вы вся мокрая…

Я решительно отказалась от переодевания, полагая, что, чего доброго, в случае согласия могу получить в подарок вшей. Но согреться мне было крайне необходимо: у меня до сих пор зуб на зуб не попадал. Очаг горел слабо, поэтому я согласилась лечь в постель и укрылась всем, что дала мне хозяйка, хотя, честно говоря, ее тряпки не внушали мне доверия. Кровать была типично бретонская — настоящий сундук с раздвижными дверцами, украшенными резьбой. Я понимала, что заняла единственное место для сна в этом доме и согнала с него хозяйку, но она уверяла меня, что найдет для себя уголок. Мне, в сущности, сейчас было безразлично, где она будет спать, и я выбросила из головы все мысли об этом. Дрожа от холода, я вся сжалась под одеялами, положила руку под голову и, хотя все во мне изнывало от тоски и напряжения, приготовилась терпеливо ждать.

Когда я проснулась, вернее, очнулась от полудремы, за окном уже брезжил рассвет, а неподалеку от кровати сидел здоровяк в куртке из козьей шкуры, серых штанах, настолько широких, что они больше напоминали юбку, и деревянных башмаках. Не глядя на меня, он жадно уплетал омлет. Его ноги так заросли волосами, что казалось, будто он в чулках. Я узнала это плоское обветренное лицо.

— Фан-Лер, — воскликнула я, спохватываясь, — отвезите меня в поместье графа де Лораге!

— А! Вы уже проснулись!

Он проглотил последний кусок и сказал:

— Мне бы не надо этого делать, мадам. Нынче нам всем приказано не пускать вас в Белые Липы.

У меня перехватило дыхание. Неужели Александр дошел уже до того, что раздает своим людям такие указания?