Пастыри чудовищ. Книга 3 - Елена Владимировна Кисель
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ты не черта не изменилась, — говорю нынешней. Грызи поворачивает голову и глядит удивлённо. Не может понять, чего это я на ровном месте.
— Не знаю, как там насчёт внутри. По мне так всё такая же упёртая и спасаешь всех кого ни попадя.
— Иногда это единственный способ удержаться, — шепчет Грызи едва слышно. И не понять — приободрила я её хоть сколько или наоборот. Мантикоры корявые, раз в жизни мне хочется побыть немножко Морковкой.
Но мы уже пришли.
Хижина крошечная. Полусгнившая крыша, покосившаяся труба, обомшелые стены. Вытоптанные остатки жухлой травы. Бестии расселись по небольшой полянке. Глядят пустыми, равнодушными глазами. Марионетки на ниточках. Почти два десятка: пяток алапардов, четыре игольчатника, грифон, гарпии…
Морды повёрнуты не к нам. К двери ветхого домишки. Дверь распахивается гостеприимно, будто за ней долго ждали.
И я получаю ответ — что случается с кровавыми варгами.
Вот это.
ГРИЗЕЛЬДА АРДЛЕЛЛ
Округа пропитана кровью. Пронизана её властным голосом. Алые прожилки прорастают сквозь тину, багряные метки неявно проступают на деревьях. И звери давным-давно утонули в её песни — и глядеть в их сознания опасно. Там колышется густое, солёное, вязкое, — норовит сковать, стиснуть, уволочь и подчинить. Оттуда глядит насмешливая, почти что незнакомая тень.
Только тень.
Отзвук прежнего на пороге ветхой избушки. Иссохшее лицо, и почти нет плоти на костях, дунет ветер — развеет. Ноги у тени черны и изранены — но она словно не чувствует, что идёт по подмерзшей земле. Плывёт, едва её касаясь, закутанная в сумерки — нет, в ветхое рубище, что-то наподобие жреческой хламиды с капюшоном.
Костистая тень с хищным взглядом, в котором — зыбкий багрец. Алой меткой сияет порез на бесплотной руке, вытянутой вперёд. Порез плачет мелкими, гранатовыми зёрнышками. Лениво скатываются на землю одно за другим. Ткут тонкую цепочку.
Неразрывную цепь чар, опоясывающих поляну.
У тени остались только губы — алые, молодые. Да волосы — чёрные и тяжёлые, совсем не тронутые сединой. Да ещё остался голос, тот самый, которым она пела ребятне весёлые песенки.
— Гризельда. Дочь Арделла из общины Тильвии. Ученица старой Изеллы. Ковчежник. Я рада, что мы вместе. И ты привела жертв, это очень хорошо, это облегчит тебе путь.
Что говорят тени того, кого не видел десять лет? Безумной жрице, которую — едва ли знаешь?
— Тётя. Я не знала, что ты здесь. В эту местность нас привели известия о смерти охотников. И рядом со мной не жертвы — ковчежники, как я.
— Привели, конечно, привели, — Крелла не говорит — выпевает слова монотонно и ровно. — Но разве ты не с нами? Я видела твою ладонь, твой нож над ней. И мне говорили, что ты давно на верных путях, и никто из нас не сомневался, что ты будешь одной из Жриц, величайшим из сосудов.
Ладонь исчерчена белыми шрамами. Утро холодит её, вынутую из кармана. И синие жилки бьются под кожей, стучат нетерпеливо: выпусти, выпусти, хватит клеток…
— Я восемь лет на «лёгких путях». И не считаю их ни верными, ни лёгкими. Но я хочу узнать больше о том, что происходит с варгами и с Кайеттой. И что случилось с тобой. Тётя Крелла… я дочь Хестер из дома при общине. Ты помнишь тот дом, совсем рядом с рекой? Помнишь мою мать?
Багряная трясина словно размыкается, открывая чистую воду тёмных глаз. На глазах проступают слёзы — воды прошлого. Блеск льда, и хохот малышни на катке, дымок из трубы, запах коричного печенья, простые, успокаивающие слова. Гриз собирает всё это внутри себя — во взгляде, в пустых руках, в стуке сердца — и посылает вперёд.
И в безумной жрице узнаёт на миг любимую тётю.
— Я… помню, я знаю. Малышка Гризи, всегда убегала на лёд, никогда не мёрзла. И тепло рук Хестер, и её утешения, когда я плакала…
— Отчего ты плачешь, Крелла? — шепчет Гриз, и впускает её в свой взгляд, как в память: они вдвоём сидят за деревянным столом с ситцевой старой скатертью, а в комнате жарко натоплено, и все холода остались за стенами…
— Потому что с моей наставницей случилось страшное, — отвечает Крелла дремотно. Она словно загипнотизирована прошлым и нежданным теплом. — Община в Единорожьей Долине подалась на «лёгкие пути» из-за неё. Они звали меня с собой. И я плакала, потому что не могу спасти их. Я ушла, я думала, что смогу стать ковчежником… в Ирмелее… Но не смогла вынести боли… крови… смерти. Столько смерти… И я опять ушла, скиталась от общины к общине, пока не появился он. Я думала… думала, он спасёт меня. Но варгам не дано вить гнёзда.
Гриз упрямо сжимает губы, проталкивает в горло горький комок. Нельзя, нельзя смотреть сейчас на Яниста, нельзя потерять тонкую нить, уводящую в прошлое.
— Он и не собирался. Я не была ему нужна. Без Дара. Без детей. Он соглашался держать меня только любовницей, и ещё два года я задыхалась в каменном брюхе города — лишь бы он приходил. Потом поняла, что не могу спасти даже себя. И пришла в вашу общину — потому что больше мне было некуда идти. Я всё время пыталась бороться, малышка Гризи. И всё время проигрывала и сбегала. От того, что видела и чувствовала. Но от этого не сбежать. Это повсюду.
Лёгкое покачивание ладонью — везде, везде… Охотники и жертвы, люди убивают зверей, и звери убивают людей, и люди убивают людей — и цикл не разомкнуть, не встать на пути у вечного колеса…
Самое страшное для варга — понимать, как мало ты можешь сделать. Многие пытаются сохранить хоть что-то. Скрыться в общинах, ухаживать за животными при них…
Может ведь так быть, что ты исцелилась бы со временем, Крелла? Ты пробыла у нас почти десять лет, могла остаться и дольше. Учила бы детей в общине — бабуля прочила тебя в свои преемницы, до того, как в возраст войду я. Сушила бы и заваривала травы, накладывала бы повязки зверям и помогала моей матери с выпечкой. Или тебе всё-таки слишком хотелось хоть кого-то спасти — и невозможность этого делала рану кровоточащей и вечной?
— Это случилось в тот день, когда ты ушла за травами?
— Да, малышка Гризи. Я ушла за травами… зашла далеко от общины… раненая волчица выбежала прямо на меня. За ней шли трое охотников со сворой — и мы не успели уйти. Они были пьяны
