Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие - Лев Самуилович Клейн
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В этом тексте духовно богатый герой сосредоточен на Боге, матери, жене и дочери, его антипод — злобный, порочный и коварный Дягилев, который присваивал его искусство, сковывал его развитие и которого он по-христиански прощает. Из так отредактированных мемуаров совершенно не понять, что его привязывало пять лет к Дягилеву, почему с Дягилевым сопряжен его взлет и почему искусство Нижинского, искусство этого святого, было столь сексуально.
В этом виде Дневник не раз переиздавался, переведен на французский в 1953 г., а с французского — на русский (Нижинский 1995), и служил материалом для биографов. Но в 1978 г. Ромола умерла. Уже в 1979 г. оригинал дневника был продан с аукциона Сотби. Из дочерей Нижинского старшая, Кира, также имела умственное расстройство и умерла в 1998 г. А у Тамары французы купили права на издание и в 1995 г. издали полный текст подлинного дневника в переводе на французский (дневник-то писался по-русски с примесью французских и польских фраз). В 1999 г. американцы издали перевод с французского на английский (Nijinsky 1999). Но в свое время муж Киры (последний любовник Дягилева) композитор Игорь Маркевич сделал фотокопии с оригинала. Копии с этих копий его сын Вацлав, внук Нижинского, предоставил Г. Ю. Погожевой, которая решила издать их в России. В 2000 году они были изданы (Чувство 2000). Это аутентичный текст, хотя, видимо, копии с копий были не совсем полны: письмо Дягилеву в этом издании отсутствует.
Текстом Погожевой я и воспользовался, кое-где восполняя его по американскому переводу (так, письмо Дягилеву приходится передавать в обратном переводе с английского). Такого источника для проверки и корректировки не имели даже самые подробные и авторитетные биографии Нижинского, русские (Красовская 1974) и иностранные (Buckle 1988).
Это, собственно, не дневник, а мемуары, не разбитые по дням и неорганизованные записки на растрепанных тетрадях. Они были спрятаны Нижинским среди альбомов дочери, там и найдены. Текст написан сумасшедшим, шизофреником и несет на себе все признаки этого. Язык примитивен. Ну, это в большой мере, видимо, вообще свойственно Нижинскому, как видно будет из дальнейшего. Но вот что речь перебивается частыми повторами, это уже признак психического расстройства — рассказчик все время возвращается к одному и тому же. Он злоупотребляет созвучиями, которые кажутся ему удачными, но на самом деле бессмысленны. Он застревает на последних словах фразы и уже не продолжает суть речи, а развивает эту последнюю деталь, а затем, после этого шага, снова задержка на новых последних словах и новый перескок — опять от последней детали уже нового куска текста. При этом основание для перескока — не связь по основному смыслу, а маловажная для него аналогия. Так что нить повествования все время теряется.
«Я не индюк в стальных перьях. Я индюк с Божьими перьями. Я булюкаю, как индюк, но я понимаю, что я булюкаю. Я буль-буль дог, ибо у меня глаза большие. Я буль-буль, потому что люблю англичан. Англичане не есть Джон Буль. Джон Буль наполнен в животе деньгами, а я кишками. У меня кишки здоровые, ибо я не ем много денег» (Чувство 2000: 82).
Есть сообщения о галлюцинациях — голосах, которые слышны автору. Рассказчик явно страдает манией величия («я — бог»), манией преследования, им манипулируют, явления природы имеют к нему прямое отношение и т. п. У него раздвоение личности: он Нижинский, и он Бог, и его «я» то и дело соскальзывает с одной персоны на другую: во внутреннем диалоге то он обращается как Бог к Нижинскому («я» — Бог, «ты» — Нижинский), то как Нижинский к Богу (см. Чувство 2000: 94–96).
Но память его еще жива, он вытаскивает из забытья факты и, хотя их интерпретация навеяна последующими событиями и настроениями последних лет, да и безумием, сами факты излагаются бесхитростно. Часто это факты, о которых человек в здравом уме промолчал бы. Проступают, например, многие подробности сексуальной сферы жизни, неприглядные мотивы поступков. Но в некоторых эпизодах Нижинский выступает не столь наивным, не столь примитивным и… не столь извращенным, каким его рисовали биографии по старым источникам. Да, пожалуй, и не столь нормальным.
Можно сказать, перед нами во многом новый Нижинский.
2. Диковатый прыгун
Вацлав Нижинский родился в 1890 г. в Киеве в семье потомственных польских артистов, танцовщиков, перебравшихся из Польши в коренную Россию и колесивших с труппой по стране. Так получилось, что ведущие артисты балета России были тогда не собственно русскими: Кшесинская — полька, Анна Павлова — наполовину еврейка, учитель Нижинского Легат — из французов. Вацлав был крещен в католическую веру и с матерью разговаривал по-польски. Позже в Дневнике писал: «Я поляк по матери и отцу, но я русский человек, ибо я там воспитан. Я люблю Россию». Но писал с большим количеством полонизмов. Все время по-польски проставлял «есть»: «Я есть Россия» (Чувство 2000: 101).
И отец и мать были отличными танцовщиками, отец еще и чрезвычайно красив. От него унаследованы высокие скулы и раскосые глаза, за которые Вацлава прозвали в классе «Япончиком». Видимо, к польской была примешана и татарская кровь (эта примесь в прежние века шла в польские владения из Крыма). Отец оставил жену и ушел из семьи.
Вацлав учился плохо, был тугодумом, не имел друзей. Младшая сестра Бронислава делала за него домашние задания. Он отставал по истории, французскому и математике. Экзамен по истории провалил дважды и сумел сдать только после того, как ему заранее рассказали, какие вопросы зададут. Был не очень начитан, и этот недостаток культурности остался на всю жизнь. Потом в труппе его прозовут «болваном». Сам себя он сравнивал с «Идиотом» Достоевского. У Хаскелла приводится рассказ Озермета (сотрудника труппы Дягилева) о разговоре Нижинского с артистом, погруженным в чтение: «Все книжки? Это что за книги? А, Ньютон. Это что, тот, который стоял под деревом, увидел, как падает яблоко, и это дало ему идею электричества?» (Haskell 1935).
