Папа, мама, я и Сталин - Марк Григорьевич Розовский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Конечно, я ни на минуту не забываю о конечной цели — переезде домой. И я уже многое сделал для этого… Мы ожидали здесь к 20. II приезда Володи, но он отложен до конца февраля. С его приездом полагаю, будет окончательно решен этот вопрос.
Я вступил в профсоюз, получил членский билет. Обменял паспорт на 5-ти летний.
Лидуська! Очень рад успехами Мароника в музыке. Передай мою сердечную благодарность Нине Николаевне за ее труды.
А как он успевает в школе, улучшилось ли его поведение?
Ликин! Мне очень тяжело одному, часто меня одолевает такая тоска, что не знаю куда деваться. А, главное, и это самое плохое, я зачастую теряю уверенность в будущем своем, в том, что удастся устроиться по-человечески, дома, в семье.
С формальной стороны, как будто все уже в порядке…
Достаточно ли этого? Я стал каким-то нерешительным в отношении самого себя. Признаюсь тебе в этом, хотя это и не совсем приятно мне.
Вот и открытие — отец мечется, рыпается туда-сюда: где бы достать работу, укорениться в каком-нибудь городе на воле, вытянуть к себе семью, но нет, не удается ему это. Тут Кафка: мир враждебен к тебе, а ты тянешься к нему, просишь: «Прими! Прими!», а он отталкивает тебя, постоянно напоминая: «Ты — изгой, нет тебе места на этой земле, в этом пространстве». Человек спрашивает: а в чем я провинился? почему не могу жить, как все? Ответа нет. И работы — нет. И семьи. Ничего нет. Живи одиноким волком. Остается цель: переждать жизнь — и дело с концом. Странное на первый взгляд бытие, но — реальность.
Казалось бы, кончились твои несчастья, ан нет, и на обретенной воле тебе не будет пощады, а будут унижение и новая жизнь «у параши». Уже вроде бы бесконвойный, но в паспорте отметка — враг. Клеймо троцкиста — тут и говорить не о чем. Дайте жить и дайте работать — фига тебе, и ни работы, ни жизни.
А в безвыходности — смысл тупика. Ну что ты будешь делать!.. Спасет охота к перемене мест — научись кивать да кланяться, жди ответа, как соловей лета, благодари всех подряд и помалкивай.
Надо всюду, где только можно, тыркаться. Может, где-то в щелочку можно проникнуть, за какой-то порожек зацепиться… Вдруг удача?.. Вдруг прорежется полоска света в темном царстве?
Используются связи: посоветуйте, порекомендуйте, устройте… Я не подведу, я оправдаю… Только помогите!
И отцу помогали. Фамилии, упоминаемые в письмах, дороги мне, хотя и позабыты, как и все то времечко, претендующее зваться эпохой. Люди, завязшие в комковатое тесто послевоенного быта, уставшие от непрекращающейся арестной вакханалии, перемешались на перекрестных жизненных путях — палачи, жертвы, те, кто на воле, и те, кто на эту волю вышел… Отморозки и подмороженные — на общем холоде.
В чем открытие для меня?.. После многочисленных отказов получить работу там и сям отец оказывается в Буреполоме Горьковской области — в лагере, на деревообделочном заводе, но уже на вольных хлебах. Красиво, эффектно звучит — Буреполом. Да только и здесь колючка, бараки, режим, ватники… Недорасстрелянные и недопы-танные людские тени. Это от полнейшей невозможности найти что-то другое. Бывший зэк вкалывает с настоящими зэками. Не думаю, что он в непривычном звании «начальника» помыкает ими. Но «устроившись» на этом сомнительном для себя месте, он, безусловно, тяготится своим положением, страдает оттого, что тюрьма не отпускает, не дает реального способа жить без нее. Хочется без нее, проклятой, а никак…
И видится в том еще одна угнетающая способность системы — никогда не разжимать щупальца свои, держать КАЖДОГО, повязав с собой даже вроде бы освободившегося, вроде бы могущего осуществить выбор.
Нет, не получается. Нет выбора. Ибо наколото недаром татуированным клеймом: «Век свободы не видать».
И все же отец нашел в себе силы пойти в отрыв. Буреполом символично носил временный характер, — из тюрьмы, коли вышел, делай ноги поскорей, не задерживайся. Он и не задержался. Да вот от тюрьмы да сумы разве надолго убежишь? Вскоре ЕГО задержали.
Опять вопрос: за что?..
И всевечный ответ: а ни за что. Так, безо всякой на то причины. На всё и для всех первопричина была одна — эта сучья сталинщина.
А пока… Время стоит недвижимо. Трагедия чуток притихла и в суете сует тонет несчастный человек.
Ликин!
Не обижайся на то, что я прошу выслать мне денег. Но это выяснилось дней 10 назад и мне обязательно они нужны.
Только бери эти деньги именно со сберкнижки, а не из зарплаты своей.
У меня в комнате тепло, топят девушки хорошо, даже слишком душно бывает. Морозы здесь стоят очень крепкие, — весь февраль.
С питанием и здесь ухудшилось, все подорожало и, чтоб быть не голодным надо тратить в столовой 25–30 рубл. в день.
Я думаю, Лидуська, что тебе лучше перейти работать к Ткачу. Именно теперь надо это сделать, не откладывая. Никаких преимуществ эта работа уже не дает тебе и нечего за нее держаться.
Как та комната, что ездила с Розой смотреть? Удастся ли обменять?
Плохо у меня со стиркой белья — нет мыла и очень дорого стоит сама стирка. Одел последнюю пару чистого белья, но скоро получка и надо будет отдать в стирку.
Конечно, я с собой привезу продукты, когда поеду домой, об этом не беспокойся.
Пиши мне чаще, Ликин!
Каждое письмо твое радует меня несказанно. И пусть Мароник тоже пишет мне.
Крепко, крепко обнимаю и целую тебя и сына,
твой Сема.
Привет маме, Самуилу, всем нашим родным.
3/IV- 1947 Г.
Дорогая Лика! Горячо поздравляю тебя с твоим и Марика днем рождения. Желаю вам много, много счастья и радости, долгих лет хорошей жизни.
С моим выездом получилось так: еще 10/Ш я подал заявление т. Перельману. Он наложил резолюцию, разрешающую мне выезд в Москву на 10 дней с 1/IV. Но за это время приехал новый Нач. Лагеря Егоров. Он тоже обещал пустить меня. 27/ III он поехал в Горький, сказав, что вернется 31/111 и пустит меня с 1/IV. Вернулся он только сегодня вечером, но, как я ни говорил с ним, он ни под
