В исключительных обстоятельствах 1986 - сборник

– Пока только неприятно, Одиссей. Больше всего на свете я боюсь энтузиастов. Такие могут поломать любую комбинацию, прямолинейно понимая интересы рейха… Не скрою: Фогель из энтузиастов.

– Он может докопаться?

Эрлих неохотно кивает.

– Может. У СД достаточно возможностей.

– Ну а Варбург?

– Формально он тут ни при чем. Бригаденфюрер согласился на перевербовку Стивенса, и точка. Считайте, что его нет, Одиссей.

– Иными словами: он с нами при удаче и против нас при первом же намеке на фиаско? Можете не отвечать… Что ж, разумная позиция… Однако вы в одиночку не составите, пожалуй, удобоваримой дезы для Лондона.

– Пусть это вас не заботит!

– Ну нет! – говорю я жестко. – Через несколько дней в любом случае придется начинать. Люк, как условлено, выйдет на контрольное рандеву пятнадцатого в полдень. Что мы вручим ему? Кучу вранья?… В Лондоне через час выявят «бронзу», и тогда пиши прощай!… Эрлих! Мне нужна не дешевая дезинформация, а слоеный пирог, где правда была бы на корочке, как крем. Части на побережье, структура парижского гестапо, характеристики руководства… Без помощи Варбурга вы, оскандалитесь.

Эрлих встает и начинает вышагивать по комнате – руки в карманах. Узкая изломанная тень мелькает по ковру, то удлиняясь, то укорачиваясь.

– Это уж ваша задача, чтобы в Лондоне верили, – говорит он сердито. – Скажите лучше: вы убеждены, что мистер Люк придет?

Пятнадцатое – контрольное число. Так было условлено задолго до ареста. Улица Модисток, писчебумажный магазин Фора… Сейчас нам с вами его не достать.

– Это единственная ваша связь?

– Нет, почему же. Есть Клодин Бриссак. Она курсирует между бывшей Зоной и Парижем. Привозит информацию о периферии и оставляет в цоколе столба по согласованию с Люком.

Эрлих останавливается, и тень его съеживается до размеров обувной коробки. В голосе, прорвавшись, звучит подозрительность.

– Как случилось, что вы не знаете аварийного адреса Люка?… Ни черта вы не знаете: ни квартиры, ни шкалы частот, ни расписания работы рации.

– Проконсультируйтесь с абвером, – кратко предлагаю я,- или с Шелленбергом, он, кажется, ведает разведкой в РСХА? (РСХА – Главное имперское управление безопасности.) Они объяснят вам, что элементарные законы конспирации лишают резидента возможности интересоваться аварийными квартирами сотрудников. Частоты же и прочее – прерогативы радиста, его святая святых… Вы засекли Це-Ку-Зет?

– Дважды.

– Что вы слышали о ней до меня? И не догадывались, что такая есть, не так ли?

– Это правда, – признает Эрлих и вновь принимается расхаживать по комнате. – Так-то оно так, однако ваша Це-Ку-Зет очень странная особа. Мы засекаем только ее, но не слышим ответа корреспондирующей станции. Це-Ку-Зет заканчивает, дает «дробь» и получает «квитанцию». И все. Откуда получает? Каков индекс корреспондента? Почему он не шлет ни привета, ни инструкций?… И вдобавок Це-Ку-Зет прыгает, по Парижу. В первый раз мы извлекли ее из Кубервуа, с окраины, а во второй – извольте – она барабанила уже откуда-то из Гренелля, из самого центра. Сколько же у Люка радиоквартир?

– Спросите его, – советую я и напоминаю: – Поторопитесь с информацией, Эрлих, и обратите внимание на качество. В персоналиях, выборочном списке частей и характеристиках не должно быть ошибок, СИС держит в Париже не одного меня. Пара пустяков сверить данные… Кто сейчас вместо Штюльпнагеля?

– Генерал Боккельберг, комендант Парижа… Штюльпаагель застрелился, я вам говорил.

– Помню! Постарайтесь охарактеризовать Боккельберга. И Варбурга!

– Это еще зачем?

Живой глаз Циклопа прищуривается.

– По моей версии для Лондона – он наш источник. Я придумал ему кличку «Зевс». Нравится?

– Интересно! – говорит Эрлих. – Очень, очень интересно! Какое же кодовое имя вы дадите мне?

«Циклоп», хочу сказать я, но вместо этого произношу:

– Еще не решил. Хотите «Карлхен»? Ласково и нейтрально.

Эрлих пожимает плечами.

– Пусть так.

…В последующие сутки ничего нового не происходит. Разве что Микки держится вежливее. Я слышал краем уха разнос, учиненный Эрлихом шарфюреру в передней, и, признаться, ожидал, что Лотта станет ниже травы и тише воды, но у нее есть характер, и единственно, в чем она изменила привычкам, – не сдернула утром одеяло. Хоть какой-то прогресс.

Ближе к полудню, в неурочный час, приехал Гаук, сделал вливание и сменил перевязку. Рука опухла еще больше, а запах усилился, и Микки пришлось опрыскать комнату одеколоном.

– Дрянь дело, – буркнул Гаук, накладывая бинты. – Температуру мерили?

– Тридцать восемь и две! – отрапортовала шарфюрер Больц, тенью маячащая за спиной Гаука. – Он плохо завтракал, гауптштурмфюрер! Он простужен!

– Это не простуда… Вы совсем не гуляете?

– Запрещено! – доложила Микки.

– Я поговорю с кем надо. Вам следует хотя бы час-другой дышать свежим воздухом. Комнатная атмосфера все одно, что бульон для микроорганизмов… Сядьте!… Так. Дышите… Глубже, еще глубже… Я вызову хирурга, посмотрим, что можно сделать.

Гаук отбыл, оставив после себя пепел на ковре и стойкий запах лавандового мыла. Вечером я ждал хирурга, но он так и не приехал, зато появился Эрлих с сообщением, что завтра я могу выйти погулять.

– Гаук? – спросил я.

– Мне дорого ваше здоровье, – ответил Эрлих, рассматривая ногти. – Придумайте маршрут, Одиссей, и постарайтесь, чтобы он пролегал не по самым людным улицам.

– Бульвар Монмартр годится?

– А еще?

– Тогда на ваш вкус.

– Ладно, – сказал Эрлих, – Пусть будет бульвар Монмартр. Но не делайте попыток заходить в магазины или телефонные будки.

– Там нет магазинов. И, что главное, он далеко от пансиона, где я жил. Нет риска встретить знакомых. Вам, полагаю, будет неприятно, если Птижана увидят в обществе господ с очень характерным выражением лиц?

– Договорились… Вы готовы диктовать?

Микки сняла чехол с машинки, и началось утомительное и нудное перечисление псевдонимов, домов, обстоятельств встреч и разговоров… Если я рассчитал правильно, на изучение моего романа в Берлине должны потратить самое малое неделю. Семь дней. Сколько это будет в переводе на часы?

Эрлих выглядел расстроенным. В первый раз за все время он не задал ни одного вопроса; сидел задумчивый и прервал меня буквально на полуслове, когда часы показывали половину второго. Я вздохнул про себя, радуясь, что избежал очередных ловушек. Хотя все, казалось бы, доказывает Эрлиху, что Стивенс говорит правду и нет оснований сомневаться ни в его показаниях, ни в британском происхождении, каждый день я чувствую себя инфузорией, рассматриваемой под микроскопом. Взять ту же прогулку. Доверие это или еще одна проверка?