В исключительных обстоятельствах 1986 - сборник

…Мы приехали на бульвар в стареньком «ситроене» с гражданским номером и шофером-французом. Два заботливых стража помогли мне выбраться на панель и тут же отделились – один пошел шагах в двадцати впереди, другой – на таком же расстоянии сзади. Бульвар был малолюден, и старухи, присевшие в тени с вязанием, не обращали на нас внимания.

Не вызвали мы интереса и у патруля, вольно вышагивающего навстречу: воротники мундиров были расстегнуты на оба крючка; старший, обер-ефрейтор, помахивал веточкой каштана и мурлыкал под нос. Автомат висел у него через плечо, словно клюшка для гольфа. «Розумунде та-та-та-ти-та-та-та…» – напевал обер-ефрейтор, отгоняя веточкой докучливую мошкару…

Мы прошли по бульвару раз, другой, и я ни разу не присел, к вящему удовольствию своих спутников. Вообще Огюст Птижан вел себя скромнее пансионерки на экскурсии в Версале. Окурок, брошенный им в вазу для мусора – третью от спуска, ведущего в сторону музея Гревен, заставил было гестаповцев насторожиться, но уже следующий, опущенный пять минут спустя в другую, не вызвал у них эмоций.

Я был доволен и уехал, унося я памяти терпкий запах каштанов, пыли, краски с оград – запах свободы… Мне хотелось улыбаться…

…Улыбкой я и встречаю Эрлиха, еще более хмурого и замкнутого, чем в предыдущий вечер. Государственные заботы так и выпирают из него вместе с холодным взглядом, которым он одаривает меня и Микки.

– Надеюсь, вам лучше, Одиссей?

– Я превосходно погулял.

– Больц, приготовьте кофе. И уберите машинку. Мы не работаем.

Микки испаряется, а Эрлих буквально падает в кресло.

– Минуту, – говорю я. – Привстаньте, Шарль.

– Что еще?

– Вы сели на вязанье. Мадемуазель Больц вяжет носки для солдат.

Эрлих вытаскивает клубок и спицы и с размаху швыряет в угол.

– Сумасшедший дом!

– Что с вами, Шарль?

– Ничего, – говорит Эрлих и добавляет уже по-французски: – Фогель был здесь?

– Нет. Я, правда, отсутствовал… Он узнал адрес?

– Хуже. Варбург получил рапорт Фогеля, где тот обвиняет меня в сделке с врагом. Спасибо, что Варбург, а не группенфюрер Мюллер в Берлине!… Поставьте чашки, Больц, и не крутитесь тут! Если я наткнусь на вас вне кухни, пеняйте на себя!

Задик Микки, повернутый в нашу сторону, выражает величайшее негодование и презрение. Хотел бы я увидеть лицо Лотты!…

– Расскажите толком, Эрлих, – прошу я, отпивая глоток.

Кофе жидок и слаб, совсем в духе экономной Микки. Пакетики с сахарином аккуратной стопкой лежат на отдельном блюдечке. Две крахмальные салфетки заключены в мельхиоровые кольца. Идеальный порядок в сочетании с идеальной скупостью. Хоть бы печеньице подала, что ли…

Циклоп, забыв положить сахарин, долго и тщательно перемешивает кофе.

– Скверно складывается, Одиссей. В доносе сказано, что штурмбаннфюрер Эрлих, маскируя свои изменнические действия интересами империи, добился освобождения английского агента и прячет его от гестапо. Прямо анекдот, если б не одно «но»: в Берлине из таких вот анекдотов делают смертные приговоры…

– Я не проговорюсь и в Берлине.

– Допустим. И все-таки ситуация щекотливая. Прикиньте: вы действительно почти на свободе; гестапо до сих пор не внедрилось в резидентуру СИС, ваш отчет перепевает известную по другим источникам информацию, и все остальное в том же духе. Подбейте баланс и сообразите, что-будет, если через неделю мы не выйдем на Люка.

– Не раньше пятнадцатого.

– Пусть так. Но не позже, Одиссей!

– Но вы говорите, что рапорт у Варбурга?

– А у кого копия? И единственная ли? Или их несколько и в разные адреса – группенфюреру Мюллеру, Кальтенбруннеру, рейхсфюреру СС?

– Пусть Варбург успокоит Фогеля.

– Не прикидывайтесь, Одиссей, что туго соображаете. Я не хочу повторять, какова позиция Варбурга. Дивиденды ему, а убытки мне.

Я допиваю кофе и наливаю себе новую порцию. Не спеша… Пусть успокоится и сам поищет выход. В моем положении бессмысленно что-либо предлагать.

– Чего хочет Фогель? – спрашиваю я, не дождавшись продолжения.

– Все сходится на том, что его взбесила «отставка». У него приличный нюх, и, по-моему, он был бы не прочь обзавестись собственным страховым полисом. Но здесь третий лишний.

«Ой ли? – говорю я себе. – Лукавишь, Эрлих! Полис и все такое – ерунда. Ты слишком пережимаешь, доказывая готовность работать на СИС. Даже у профессионального ренегата остаются остатки стыдливости, мешающие ему вот так, в лоб, рассуждать об измене, прикидывая выгоду. Сказал бы иначе: тебе и Варбургу не хочется делиться с Фогелем лаврами. Он мелковат чином для ваших кругов и слишком нагл, чтобы дать обойти себя на повороте… Одно неясно: как далеко готов ты зайти во имя своих прибылей?»

– Руно, – говорю я и замолкаю, дав Эрлиху время уловить идею. – Золотое руно.

– Это метафора?

– Угу, – бормочу я, выбирая гущу из чашки. – Я ваш должник, Эрлих. Вы подарили мне притчу, не получив взамен равноценной.

– Я весь внимание.

– Было так, – начинаю я и рассматриваю чашку на свет: незабудки на фарфоре прозрачны, как живые. – Некий аргонавт, обуянный завистью и желанием выдвинуться, обвинил своих товарищей в краже золотого руна. Руно действительно пропало, но Зевс не питал определенных подозрений. Или наоборот; он верил всем. Но наш аргонавт трубил во все рога и тыкал пальцем в грудь предполагаемого вора. Что же сделал Зевс?

– Что он сделал? – машинально повторяет Эрлих.

– Послал ревизоров с Олимпа, чтобы те незаметно осмотрели поклажу аргонавтов. И они нашли руно. Где бы вы думали?

– У горлопана?

– Браво, Эрлих! Истина гласит: громче всех кричит тот, кто украл кошелек… Зевс был мудр, и боги-ревизоры не ссылались на его приказ. Уже в те стародавние времена во всех мало-мальски серьезных учреждениях, а на Олимпе и подавно, существовали правила по соблюдению режима секретности. Именно соблюдением правил и интересовались ревизоры. В порядке ли свитки, доверенные аргонавтам, там ли лежат, где нужно? А руно нашлось аб-со-лют-но случайно. Остальное – в части реакции Зевса и кары для вора – вообразите сами… Ну как, хороша притча?

– Как называлось в те поры руно?

– Фунты стерлингов, по-моему…

– А вы не думаете, что в конечном счете аргонавт, помянутый вами, сумеет доказать невиновность?

– В другом месте, Эрлих. И по прошествии долгих недель. И главное: даже очистившись, он все-таки не отмоется до конца. Ничего так не прилипчиво, как клевета.

– Допустим… – начинает Эрлих и умолкает.

Я не делаю попыток подтолкнуть его на продолжение. На усвоение и переваривание любой идеи требуется известный срок. В конечном же счете, сдается мне, чины СД, уполномоченные Варбургом, обнаружат в столе или несгораемом шкафу штурмфюрера Фогеля энную сумму английской валюты. И тогда…