Разведка - это не игра. Мемуары советского резидента Кента. - Анатолий Гуревич

Сейчас надо, ничем не проявляя своего волнения, быть разговорчивым, шутливым, веселым и спокойным бизнесменом. Так я приближался к Нюрнбергу.

ГЛАВА XVII. Нюрнберг. Прага

Приближался Нюрнберг. Надо было собирать вещи. На столике в купе у меня лежала только французская книга, которую я вынул из чемодана вскоре после посадки в поезд еще в Брюсселе, так как я рассчитывал ее «читать», не зная еще, какие у меня будут словоохотливые, интересные попутчики. В действительности эту книгу я должен был «подарить» в Берлине. Она являлась составной частью для применения кода при шифровке радиограмм, направляемых в «Центр» одной из берлинских резидентур, возглавляемой Альтой. Обучить работать с этим шифром должен был именно я.

Побрился, сложил чемодан, позавтракал и ждал встречи с этим старинным германским городом. Мне уже пришлось много слышать о нем, подробно изучать путеводитель. Очень хотелось узнать, чем он живет, посетить исторические места.

Благодаря буржуазной печати Франции, Бельгии и ряда других стран Нюрнберг превратился в город с нарицательным именем. Именно здесь осенью 1935 года фашистский рейхстаг принял ряд законов, встревоживших мировую общественность.

Так называемые законы, или, как их чаще называли, декреты, были направлены на избавление «чистой расы» от всех неугодных, людей другой «расы», живущих в Германии. Борьба за так называемую расовую чистоту была не случайной. Уже тогда Гитлер задумал для достижения своих целей, направленных на превращение Германии в мировую империю, разделаться с теми немцами, которые, по его мнению, могли представлять опасность для нации.

Признаюсь, в те годы я многого не знал. Более детально я узнал от Отто Баха, которого я уже упоминал. Я вспомнил его рассказ, читая книгу Г.Л. Розанова «Германия под властью фашизма» (1939), изд. ИМО, 1961. с. 200. Именно Отто Бах подчеркнул, что первые шаги в направлении очищения немецкой расы от неугодных его политике лиц были предприняты гитлеровцами еще в июле 1933 года, то есть вскоре после прихода к власти самого Гитлера и его партии. Тогда в бюллетене рейха (Reichsgesetrllatt, 1935 г. Т. 1) был опубликован закон, в соответствии с которым гитлеровцы могли лишить немецкого гражданства лиц, получивших его в период 1918–1933 гг., и немцев эмигрантов-антифашистов.

Теперь же, после принятия Нюрнбергских законов, все население Германии делилось на две категории: имперских граждан и имперских подданных. В рамках закона это гласило: «Имперским гражданином является только подданный немецкой и немецко-родственной крови, который доказывает своим поведением, что он желает и способен верно служить немецкому народу и империи».

В Бельгии, говоря о судьбе немецких евреев еще задолго до ее оккупации фашистами, всегда указывали на то, что Нюрнбергский закон был направлен, прежде всего, против них.

В действительности же, как выяснилось позднее, права евреев в Германии законодательно урезались, а по сути, полностью исключались. Это в еще большей мере обусловливалось специальным разъяснением к закону от 15 сентября 1935 г., датированным 14 ноября 1935 г. В нем прямо говорилось, что «еврей не может быть имперским гражданином; он не имеет права голоса в политических делах и не может занимать общественных должностей».

В те годы никто за границей Германии не знал, что автором этих нюрнбергских законов был советник фашистского министерства внутренних дел Ганс Глобке. Тот самый Глобке, как я узнал значительно позже, который после войны и образования ФРГ долгое время занимал пост статс-секретаря ведомства федерального канцлера – личного политического штаба Аденауэра и был вынужден покинуть этот пост только в результате возросшего всеобщего возмущения.

Гитлер и Геббельс широко рекламировали свою ненависть к евреям, объявляя их национальным несчастьем Германии. Для облегчения «всенародной» травли евреев заставили носить желтые шестиконечные звезды с четко написанным на них на немецком языке словом «еврей».

После оккупации других стран, в том числе Бельгии и Франции, оккупационные власти стали применять законы и там. Для себя я сделал вывод, что и в Германии, видимо, не все немцы одобряют антисемитские законы.

Мне не хотелось бродить по чужому, гитлеровскому, городу в одиночестве. Поэтому еще в Брюсселе я предусмотрительно приобрел специальный талон, дающий право пользоваться экскурсоводом. Естественно, зная полицейский характер рейха, я мог предположить, что в качестве экскурсовода мне, иностранцу, могли приставить гестаповца, хотя в данном случае это было даже и выгодно. Приставленный ко мне шпик смог бы легко убедиться, что коммерсанта, как всякого честного иностранца, интересует история и достопримечательности города. Я, приехав в Нюрнберг, не искал никаких связей, не вел никаких крамольных разговоров. Сам же факт заказа индивидуального экскурсовода доказывал и то, что я располагал достаточными средствами.

В филиале агентства «Митропа», куда явился с купленным талоном, меня уже ждали. Копия выданного в Брюсселе талона находилась здесь же. Я был крайне удивлен, что мне сразу же представили молодую, со вкусом одетую немку, которая назвала себя Эрной. Она, мило улыбаясь, сказала:

– Мне поручено сопровождать вас и показать достопримечательности нашего города. Заранее могу сказать, что он очень нравится всем туристам, – скромно продолжая улыбаться, сказала Эрна и спросила, с чего бы я хотел начать.

Естественно, я в свою очередь попытался Эрне представиться с достоинством, соблюдая принятый порядок. Для этого я вручил ей свою визитную карточку, на которой на немецком и французском языках были отпечатаны имя и фамилия, название фирмы и должность, служебный адрес и номер телефона в Брюсселе.

Затем, тоже улыбаясь, я сказал Эрне:

– Хотелось бы начать знакомство с городом с завтрака в хорошем кафе или ресторане.

Завтракали вместе. Я использовал свои талоны от продовольственных карточек, так как, несколько смутившись, едва мы сели за стол, Эрна предупредила, что будет пить только кофе, она не носит с собой продовольственных карточек. В очень уютном кафе было мало народу, и, отвечая на просьбу Эрны, официант обслужил двух молодых веселых посетителей очень быстро.

Эрна очень хорошо знала французский язык, но была довольна, даже рада, узнав, что я владею немецким. Хорошо позавтракав, мы приступили, словами Эрны, к «работе».

После совместного завтрака и начавшейся прогулки по городу, посещения храма святого Лаврентия отношения между экскурсоводом и мною становились все более и более дружескими. Я узнал, что Эрна еще никогда не покидала Германию, а поэтому, укрепляя зародившуюся дружбу, я «решил пригласить ее» в Бельгию, чтобы мы смогли также вместе побывать во Франции и Нидерландах. Смеясь, я даже сказал, что в этих странах экскурсоводом буду только я. Подчеркнул, что ее приезд был бы более желательным после окончания войны, конец которой, несомненно, приближается с каждым днем, а неминуемая победа над Россией принесет и окончательную победу рейху.

Слушая, внимательно посмотрев мне в глаза, Эрна совершенно неожиданно удивленно спросила, неужели я верю в то, что говорю. Она сказала, что ее родной брат воюет на Восточном фронте. Если раньше, из Франции, где он тоже воевал, приходили вполне веселые письма, то сейчас – очень грустные. Показав мне на встречавшихся калек и еще не оправившихся раненых с повязками, она заметила, что фюрер, да и большинство немцев не думали даже и предположить, что русские с такой силой будут сопротивляться, защищать свою страну. В Германии многие были убеждены, что, покорив столько стран, имея такую передовую и могучую военную технику, германская армия сумеет полностью уничтожить вооруженные силы, состоящие из малограмотных «диких русских». Сейчас многие, кто в этом был убежден, уже начинают сомневаться, а мать Эрны, плача и причитая, теряет веру в то, что вновь увидит своего любимого сына живым и здоровым.

Признаюсь, что столь откровенное признание молодой немки почти незнакомому иностранцу просто поразило меня. Другое дело, когда об этом приходилось слышать из уст полупьяных офицеров или охмелевших деловых людей, с которыми я был связан в Бельгии по линии моей фирмы, но здесь, в Германии, где, как я был убежден, все находились на подозрении гестапо, где все постоянно боялись агентов или «слухачей» тайной полиции...

Думать, что Эрна сразу отнеслась ко мне как к другу, которому все можно было доверять, вряд ли я мог. В то же время подобные рассуждения заставляли меня, разведчика, задумываться над многими вопросами, в том числе над тем, многие ли немцы так думают, как она говорила? Не пыталась ли Эрна, возможно как тайный агент гестапо, меня подловить? Неужели она прониклась ко мне доверием? Мысленно отвечая на них, я успокаивал себя тем, что наши разговоры с экскурсоводом и сам факт спокойного ознакомления с городом могли быть использованы только мне на пользу!