Другая музыка нужна - Антал Гидаш
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алексеев подошел.
— Что с вами? — спросил он по-немецки.
Прапорщик каким-то сверхчеловеческим усилием подавил кашель и, словно стыдясь, что болезнь так одолела его, виновато улыбнулся.
— Мне хотелось бы поговорить с вами… только не об этом, — указал он на грудь.
— А о чем же? — спросил доктор Алексеев и, взявшись за бороду, начал ее крутить, как всегда, когда хотел оттянуть время, желая понять что-нибудь. — Ведь этот кашель…
— Пустяки. Пройдет. Раньше не было, — будто оправдываясь, сказал прапорщик.
Он встал со скамьи, не сомневаясь в том, что врач пригласит его в кабинет.
Так и случилось. В кабинете после нескольких заключительных залпов кашель прекратился. А пятнадцать минут спустя главный врач снова высунул бородатое лицо и сообщил ожидавшим, что никого больше не примет: пускай, мол, обратятся к другим врачам.
И вернулся в кабинет, где, резко отрывая ноги от пола, быстро расхаживал взад и вперед прапорщик, да так по-домашнему, будто всю жизнь прожил здесь, в Сибири, и уже много лет приходит в этот кабинет по разным неотложным делам.
С тех пор они встречались ежедневно. Разговоры их становились все жарче и жарче. За неделю договорились о том, «что делать».
В первый же день выяснилось, что оба они социал-демократы. Кстати сказать, прапорщик сообщил об этом в первую минуту, а главный врач — только в конце беседы, да и то еще умолчал, что он член губкома партии. Сперва вопросы задавал только врач: когда прапорщик вступил в партию, где работал, в каких участвовал забастовках, сидел ли в тюрьме? Потом расспрашивал о течениях в венгерском рабочем движении, об экономической и политической структуре страны, о расслоении крестьянства, движении сельскохозяйственных рабочих и о многом другом.
— Не сердитесь, — сказал в заключение доктор Алексеев, — но я попрошу вас рассказать о том, что многие и у вас, да и у нас считают не важным: мол, вопрос этот второстепенный, нас, социал-демократов, не касается. Мы, напротив, думаем, что он имеет к нам прямое отношение. Итак, мне хочется знать, в какой мере Венгрия в целом подчинена австрийской монархии? И что ожидает Венгрию, если Германия победит в войне?
Прапорщик не понял, на что ему тут сердиться. И отвечал долго, подробно, еще горячей, чем до сих пор, а поэтому и беспорядочней.
Рассказал о плане «Mittel Europa», о совсем уже провонявшем пруссачеством проекте: «Германия — от Берлина до Багдада», о статье, напечатанной в «Die Tat», согласно которой «все племена дунайских держав, и особенно венгры, живут в тягость Европе, и чем раньше они онемечатся, тем лучше для них…». Рассказал о беседе кайзера Вильгельма с эрцгерцогом Иосифом, об их сговоре произвести после окончания войны онемечивание венгерских сел и городов. Упомянул и о том, что на фронте потери венгерских подразделений на двадцать процентов превосходят потери австрийских и что венгерских гонведов провожают на фронт под завывания «Gott erhalte»[40]. Сказал, что это не случайно, и дело тут не в гимне, он служит только музыкальным гарниром к тому, что в Австрии и Германии венгерская мука и мясо стоят вдвое дешевле, чем в самой Венгрии.
Доктор Алексеев видел, что глаза у прапорщика то заволакиваются, то сверкают, когда он говорит об антигабсбургском восстании Ракоци или о революции 1848 года.
На дворе стояла сибирская стужа: сорок градусов мороза. Прапорщик никогда в жизни не предполагал, что можно выпить столько кружек чая. Чайник, стоявший на раскаленной плите, уже третий раз возвещал алым вымпелом пара, что можно наливать.
2
Когда они встретились второй раз, вопросы задавал уже прапорщик. Едва он услышал, что в России две социалистические организаций: меньшевистская и большевистская (хотя в Томске они работали пока еще совместно), он уже глотал слова Алексеева, как пьет человек, истомившийся от жажды.
— Мы слышали, что в русском рабочем движении происходит какая-то борьба, — сказал прапорщик, упруго шагая взад и вперед по кабинету доктора Алексеева, — но до нас доходили лишь отрывочные сведения о каких-то внутренних распрях.
Он сел и стал смотреть на врача, любуясь им, как только он умел любоваться людьми. Потом порывисто встал со стула.
— Жаль, что мы ничего не знали о сущности этих разногласий, — сказал он и вдруг замолк, пораженный тем, как просто и ясно все, что утверждают большевики. Теперь непонятно было только одно: как это им, считавшим себя революционерами и марксистами, недовольным руководством венгерской социал-демократической партии, — как им не пришло в голову то, о чем говорил сейчас Алексеев. И прапорщик спросил внезапно:
— А не могли бы вы дать мне какую-нибудь книжку Ленина?
— Книги Ленина запрещены.
— И у вас нет ни одной? — спросил прапорщик так простодушно, что Алексееву ничего не оставалось как ответить:
— Есть.
— Так что же?
— Но только под строжайшим секретом.
— Я буду очень осторожен.
— А если что и случится ненароком, книгу вы получили не от меня.
— Разумеется.
— А от кого же? — строго спросил врач.
— Неделю назад нас водили в военную комендатуру. И я нашел ее у входа. Видно, кто-то подбросил, — без раздумья и без запинки ответил прапорщик.
— Ладно, — рассмеялся врач. — Только имейте в виду, что не всегда так легко выпутаться.
Он вынул из ящика стола кучу папок. Среди различных историй болезни лежала маленькая потрепанная книжечка. Алексеев погладил ее.
— Да ведь книжка-то русская. Как вы разберетесь?
— Со словарем.
— Трудно будет.
— Легко только птице свистеть.
Врач почесал бороду. Это было у него явным признаком удовольствия.
…Во время третьей встречи договорились уже о том, как разыскать в офицерских, а главное, в солдатских бараках участников венгерского социал-демократического движения.
Прапорщик сразу нашел подходящих людей; первым из них был д-р Ференц Эгри, который, несмотря на все свои протесты, вынужден был все-таки остаться в офицерском бараке.
— Нет, нет, он не врач, — объяснял прапорщик доктору Алексееву. — Адвокат… В социал-демократической партии никогда не состоял. Это и плохо и хорошо. Во всяком случае, голова у него не набита идеями, которые пришлось бы сейчас выбивать.
— Верно, — согласился главный врач, почесывая подбородок большим пальцем. — Верно, — прибавил он еще раз, очень довольный неугомонным прапорщиком.
А из солдат первым подходящим человеком оказался Пишта Хорват.
3
Казалось, в дальней больничной палате происходит взрыв за взрывом — такой доносился оттуда кашель. Тот, кому приходилось слышать это впервые, невольно бросался туда и с испугом и сочувствием спрашивал больного, что с ним. Но больной в такие минуты не мог ответить сразу, и можно
