Ястреб халифа - К. Медведевич

И потянулась губами к его губам.

— Ой нет… — попытался сопротивляться он.

— Пойдем в тень, — замурлыкала она, ластясь и поглаживая его по плечу, по груди, по животу. — Ты покинешь меня на несколько месяцев… я прошу тебя, ну пожалуйста… и я уже все приготовила для праздничной ночи…

— Во дворце-е?..

— Да-а… Дай-ка я сама сниму с тебя пояс…

— Это добром не кончится, когда-нибудь нас поймают… — и он прихватил ей губами ухо, от чего Айша выгнулась и застонала.

— …если я снова буду кричать, как тогда…

— И вправду, пойдем-ка мы в тень…

…— Ну, все, теперь уж он ее до ночи не отпустит, — улыбнулся Гассан, провожая взглядом бредущую по траве, роняющую одежды и время от времени свивающуюся в поцелуях пару.

Наконец, любовники скрылись в маленькой беседке, чьи новые, только что вставленные деревянные решетки заплетали зелено-бордовые плети плюща.

Махтуба довольно засопела: она как чувствовала, вот как чувствовала, что госпожа найдет управу на сейида, и велела и ковры там постелить — вай, опять чужие ковры, опять в чужом доме, но хорошие, ничего не скажешь, два хорасанских и один тустарский, и подушек накидать, а самое главное, отнести туда побольше обложенных льдом кувшинов с шербетами, слыханное ли дело, господин там как тигр с тигрицей, конечно, от такого захочется пить, а сейид, как назло, сидел у дверей в сад, и пришлось протаскивать все тайком через боковую калитку для садовника. А еще Махтуба велела отнести туда винограду, и сыра, и вкусных свежих лепешек, что всегда так нравились господину, ой что это?

Из беседки вылетела на траву охапка невесомого зеленого шелка — вай, горе мне старой, ахнула Махтуба, но теперь уж ничего не поправить: если уж она забыла повесить занавеску на входе, то про нее уж точно никто больше не вспомнит. Впрочем, это господам явно не помешало раздеться, судя по цвету шелка, а и хорошо, что разделись, меньше слугам мороки, потому что о прошлом разе они оба опрокинулись в пруд в чем были, господин в парадном кафтане, а госпожа аж в четырех платьях, да каких нежных, ни одно не выжило после такого, шелк купания не прощает, его отпаривать надо, и господин занимался женщиной прямо в воде, а в чем ей было потом возвращаться во дворец, платья-то мокрые из пруда, вот уж они набегались пока господа мутили воду как те две рыбы…

Из беседки вылетела сначала одна красная туфелька, потом, блестя каблучком и шитьем, другая.

— Ай!.. ай!.. ай!.. — сладко вскрикивала женщина.

— Ухх, — захихикал Самуха.

— Я тебе дам «ух», — спохватилась Махтуба и наподдала ему по затылку.

Хотела было наподдать Гассану, для порядку, но передумала.

— Все, нечего вам глазеть тут и уши развешивать, вот заведете себе по рабыне, будет вам «ух»…

Хихикая и подталкивая друг друга в бок, юноши пошли за поплывшей в прохладу внутренних покоев Махтубой. Покачивая необъятными бедрами, та шлепала босыми разбитыми ступнями с розовыми пятками, и окриками разгоняла жмущуюся по углам прислугу:

— Чего встали, чего сели, о ущербные разумом! Я что, видела новую землю в цветочных горшках, о Мехмет? Нет, я не видела там никакой земли, кроме старой прошлогодней пыли, о сын греха! А ты, Фируза, чего сидишь чего ждешь? Что сейид и на тебя разохотится? Ушами и мордой не вышла ты, Фируза, больно круглое у тебя и то и другое на сумеречный вкус! И хватит вздыхать, марш готовить плов, они к ночи как пить дать проголодаются, и что вы будете делать, о ущербные, ущербные разумом, когда на вас выйдет голодный и злой сейид?

Смеясь и фыркая в рукава, невольники разбегались в разные стороны — чтобы потом снова возникнуть за спиной у черной мамушки с глупыми улыбками. Самуха вдруг задумался — обычно ему это было не свойственно:

— Эй, Гассан, а ведь паланкин госпожи ждет при дверях!

— Не, — помотал головой Гассан, — не ждет. Она верхом приехала, с одной доверенной невольницей. Видал ее?

— Кого? Сальму? Ага, видал, — тоскливо вздохнул Самуха, сразу почувствовав предательский прилив крови между ног. — Такая не для меня…

— Да ладно тебе, — беззаботно отмахнулся Гассан. — Скоро знаешь что будет? Халиф наградит господина за верную службу и отпустит, а сейид подхватит госпожу на седло — и фюить! увезет ее в свои родные края!

— А ты почем знаешь? — удивился юный степняк.

— Госпожа за него похадатайствует, — уверенно сообщил будущий правовед. — Иначе для них все может плохо обернуться: она же, как никак, мать эмира верующих, да умножит его дни Всевышний!

— Да кто их тронет? — отмахнулся пятерней степняк. — Ты на сейида посмотри — кому-то жить надоело, да?

— Ну, — замялся Гассан, — так-то оно так, но ведь госпожа — она мать нашего халифа…

— Ну и чего? — искренне удивился Самуха. — Самое время ей сейчас поразвлечься, пока молодая, но уже вдовая! Наши ханши, они бы… ух…

И заржал, почесывая бритую голову.

— У нас не так, дикарь ты эдакий, — сердито одернул его Гассан. — Мать халифа — она… она как… не знаю даже кто. Знаешь, как говорят: женщин у эмира верующих может быть сколько угодно, а мать — одна. Ей, вообще-то, не пристало…

— Много ты знаешь, чего пристало, а чего не пристало, — сердито бросила через плечо Махтуба и зашлепала по разноцветной плитке пола внутреннего дворика.

Босой Самуха наступил на раскалившиеся под солнцем изразцы и со стоном заплясал на пальцах под хохот прислуги. Черная мамушка, тем временем, сурово продолжила:

— Вот уж точно чего не пристало, так это осуждать господ, да будет милостив к ним обоим Всевышний.

И, обернувшись, мрачно смерила взглядом враз струсившего Гассана. Тот заоправдывался:

— А чего я-то, чего я-то, я ж о них думаю: виданное ли дело, чтобы мать халифа повторно замуж выходила? Нет, невиданное! Так что ж им, вечно от людей прятаться? Да и не смогут они — разговоры пойдут, сплетни, а тогда уж я даже и не знаю, чем дело кончится… Вот я и говорю: один им путь — прочь отсюда, к сейиду на родину либо еще куда в Сумерки!

Махтуба лишь отмахнулась:

— Все-то ты загадываешь! Начертал калам как судил Всевышний, что тут загадывать…

И решительно поплыла дальше, огромная, как лодка на Тиджре во время Праздника Жертвоприношения.

— А мы куда денемся? — растерянно почесал в затылке наконец добравшийся до прохладного деревянного пола Самуха.

— Я сумеречников боюсь, — рассудительно сказал Гассан. — И отсюда никуда не поеду.

Степняк завистливо вздохнул:

— Тебе-то чего! ты ученый теперь, учиться будешь в медресе, должность получишь, много денег заработаешь, женишься совсем скоро!