Чаша и Крест - Вера Семенова

Женевьева разлепила губы.

— Что вы от меня хотите?

— Я уже ничего от тебя не хочу, — Морган вздохнул. — Ты меня уже не интересуешь. Я просто хочу тебе показать, что ты наделала своим упрямством.

— Куда мы едем?

— Увидишь, — Морган откинулся назад, скрестив руки на груди. — Подумай пока о своем поведении, путь неблизкий.

Женевьева прикрыла глаза. Наверно, она немного сошла с ума, потому что долгое время она ни о чем не думала, только считала скрип правого колеса, которое, видимо, недостаточно хорошо смазали. Один поворот, второй. Три. Четыре. Каждый звук точно совпадал с пульсирующей болью в руке. Почему она так болит? Ее вывернули и наступили на нее сапогом. А зачем? Она хорошо помнила, что это было во дворе гостиницы. Но за что? Она никому ничего плохого не сделала. И Бенджамен тоже.

Бенджамен! Стоило ей мысленно произнести это имя, как возникла знакомая резкая боль в груди, быстро отрезвившая ее и вернувшая память.

Куда они едут? Наверно, в Рудрайг. Значит, нужно сделать все, что угодно, чтобы она не доехала туда живой.

Легко принять такое решение, но как его выполнить? Женевьева резко выпрямилась в карете, и из ее широко раскрывшихся глаз словно ударили серые лучи света. К счастью, Морган этого не заметил, потому что задремал в такт покачиванию кареты.

Ее руки и ноги были свободны, но с одной здоровой рукой и без оружия мало что можно было сделать. Даже если допустить, что она сейчас набросится на Моргана — скачущая вокруг кареты охрана сразу ее скрутит. И в Рудрайг она все равно попадет.

В который раз она с сожалением вспомнила Скильвинга, который за три месяца попытался впихнуть ей в голову массу бесполезных знаний, но ни одного действительно нужного заклинания, которое могло бы пригодиться затравленным и загнанным в тупик, как она. Никаких способов зажигания магического огня, вызова молнии с неба, ментальных ударов по противникам. Хотя она не сомневалась, что сам он это все прекрасно умел. А ее учил всяким незначительным вещам, вроде слияния с природой, прикосновения к душе стихий, понимания животных.

Так, подожди, думай сначала и медленно. Понимание животных и умение наладить с ними мысленный контакт.

Женевьева закрыла глаза. Ее мысли двигались необычайно ясно. Теперь она прекрасно понимала, что собирается сделать. Всего лишь на мгновение ее охватило угрызение совести, но она стряхнула его. Человека, не особенно сведущего в магии, ничто не должно отвлекать.

Из трех лошадей, несущих карету, она выбрала крайнюю, вороную с белыми чулками на ногах. Медленно, совсем медленно, словно увязая в песке, она потянулась к ее сознанию.

Лошадь была весела и довольна. Перед этим ее хорошо накормили. А тянуть карету в упряжке было совсем не сложно, по крайней мере, она еще не успела устать. А небо было такое голубое, редкость для Круахана, и ветер таким приятно холодным.

Но потом что-то стало ее беспокоить. Она покрутила головой, невольно сбившись с рыси, и сидевший на козлах гвардеец несильно хлопнул ее по спине, полагая, что она просто расшалилась.

Все совсем не так хорошо. В карете сидит очень плохой человек, и те, которые скачут рядом, ничуть не лучше. Разве правильно подчиняться им и везти их туда, куда они скажут? Где они будут делать разные плохие дела?

Лошадь этого все-таки не очень понимала, но начинала беспокоиться все сильнее. Женевьева, сидя в карете, этого не видела, но уже не сомневалась, что у нее что-то получается. По крайней мере, она сама начинала чувствовать удары копыт по земле, прикосновение холодного воздуха на разгоряченной коже, и ей начинали чуть мешать туго затянутые ремни.

Она очень многого не умела. И сделала принципиальную ошибку, вместо диалога с животным начав обмен сознанием.

Ей нужно освободиться. Освободиться любой ценой, вырваться, стряхнуть с себя эти ремни. Никому не подчиняться, лететь по дороге, чтобы вокруг были только ветер, ночь и звезды. Свобода, свобода любой ценой, пусть даже ценой жизни, пусть она погибнет, но у нее больше нет сил ощущать на себе человеческие путы и слушать человеческие приказы.

Карета ехала вдоль обрыва. С одной стороны был огромный луг с остатками пожелтевшей и давно скошенной травы. Луг ждал первого снега. А с другой стороны, далеко внизу, виднелась петля реки, по берегу которой медленно двигался одинокий всадник. Но до него был по меньше мере две сотни локтей — песчаный обрыв шел резко, и кое-где из него выступали острые зубы камней.

Женевьева поняла, что это единственный шанс. Она рванулась вперед и вверх, и в этот момент их сознания полностью объединились. Лошадь встала на дыбы и забила копытами.

— Эй! — испуганно закричал кучер. — Ты чего? Держите! Помогите, кто-нибудь!

Но было уже поздно — лошадь рванулась в сторону обрыва, увлекая за собой карету и покатилась вниз с жалобным ржанием. Оно быстро смешалось с треском ломающихся осей и воплях подбежавших к обрыву гвардейцев. От кареты отлетела дверца, и одно из колес, отломившись, покатилось отдельно по склону. Лошади, падая, уже не ржали, а стонали как люди. Женевьева упала на Моргана, который проснулся уже в полете вниз, потом он перекатился через нее. Карета тяжело грохнулась, подняв тучу пыли. Одна из лошадей — та, самая, вороная — съезжала вниз по склону с перебитым хребтом. Она билась в нескольких шагах от кареты, тщетно пытаясь подняться.

Всадник, скачущий по берегу реки, остановился и поднял руку к глазам, следя за падающей каретой. Потом он повернул коня и неспешно направился к месту падения. Гвардейцы наверху бесполезно размахивали руками, но сделать ничего не могли — ближайший относительно безопасный спуск вниз был не менее чем в часе езды.

Ветер шевелил волосы всадника, которые из-за частых седых прядей казались пегими. Он внимательно осмотрел карету своим единственным глазом и нахмурился.

Женевьева напрасно пыталась выбраться через отломанную дверцу. Одна рука у нее висела плетью, а она сама издавала какие-то непонятные звуки. Скильвинг в ужасе увидел, что ее движения почти в точности повторяют судороги лежащей рядом лошади.

Он бросился к ней, перевернув на спину и с силой сжал лицо в ладонях. Глаза ее были наполнены болью и безумием. Сейчас она была животным, умирающим на склоне.

"Объединение сознания", — подумал он с тоской. "Как же это у нее получилось. Она же ничего почти не умела. Небо, что же мне теперь делать!"

Он оглянулся, словно надеясь, что помощь придет откуда-то сбоку и взялся обеими руками за волосы, словно желая удержать их от вставания дыбом…

Единственное, что можно сделать в таких случаях — это перекинуть слитое сознание на какое-то другое живое существо. Это относится к запретной магии, и произносящий подобные заклинания потом несет на себе вечное проклятие. Скильвинг знал некоторых, осмелившихся когда-то сделать такие вещи, и не хотел себе подобной судьбы.