Дневники 1928-1929 - Михаил Пришвин

Раевский, в 32 года совершенно седой и старый, рассказывал, что на войне его доконала, главным образом, неожиданная ему жестокость образованных людей. Раньше он верил в образованных и благоговел перед каждым с университетским значком.

Тоже на войне видел он, как образованный велел встать человеку с простреленным животом и смотреть в воду, а самсзади дал в затылок ему из нагана. Где это было, когда — в императорской войне, или гражданской, кто был «образованный», офицер или большевик, Раевский забыл сказать.

22 Марта. Москва. (9-е — Сороки). Как и вчера солнечное утро после мороза, и потом раскисло. С обеда солнце закрылось. С крыш льет. Видел первого грача.

Пристрелка лонгами Саведжа.

1) До 100 шагов, правый рожок против Е — Е, причем, если целиться в птицу, то целиться выше точки попадания, но не выходить за пределы птицы (тетерева). Вероятно, до 50 шагов, наоборот, брать чуть пониже. Последнее надо проверить.

1) При 150 шагах прицел на S: нижний правый рожок против правой стороны S: попадет чуть выше и чуть влево. Значит, если, напр., 120 шагов, то если на Е, то надо брать значительно выше, а если на S, то порядочно ниже.

2) На 200 шагов можно бить на S, если целиться повыше приблизительно на целую птицу.

Неудачная стрельба боевыми патронами. Прошлый раз несло вправо, сегодня почему-то влево. Из этого следует, что телескопа не переставлять по горизонтали до тех пор, пока не будет достигнуто постоянство попадания сначала на 100 шагов, а потом и на 200. И лучше всего, найдя постоянство попадания, научиться при том же телескопе попадать, целясь вправо или влево, чтобы на охоте не вертеть ключом.

Если завтра в Москву, то нужно сделать следующее:

<На полях> Сделано. 1) В 10 у. к Сатинскому заказать иностран. лонги, поговорить о патронах Саведж, о Белозере: т. е. взять адрес человека, которому я сделаю запрос.

<На полях> Нет, 2) В 11 у. «Моск. Охотник», 1) о «Медведях», 2) о весне, о тройнике.

3) Сапоги заказать, калоши купить.

Если останется время, то позвониться к Замошкину и повидаться с Полонским.

23 Марта. Ночью легкий мороз. Днем подул теплый ветер, небо закрылось, и до ночи заморосил дождик. Я видел из вагона, какая-то небольшая речка обозначилась на снегу снегом же, но нежнейшего цвета аквамарина. Дороги очень резко обозначились на белом. В городах дороги стали навозом, и на горах крестьяне мучат лошадей. За один день почти весь снег с крыш сошел. Я вернулся из Москвы засветло и очень обрадовался, увидав свой домик в летнем виде, без снега на крыше.

Писатели-«попутчики» собираются идти к Сталину жаловаться на пролетарских писателей: Вересаев, Иванов, Пильняк, словом, все. И меня приглашают. Тихонов говорит, чтоесли так оставить, то пролетарии уничтожат остатки литературы. Так, стали уже запрещать имена, замечательное исследование о Щедрине Иванова-Разумника запретили, не читая его, только за имя. Клычков запрещен. И в самом деле, завтра кто-нибудь «раскроет» меня, и тоже запретят. По-видимому, надо идти, хотя лучше бы отдаться на волю судьбы. Дело в том, что у писателей храбрость явилась не без основания: по некоторым признакам, Сталин расходится с пролетариями в оценке литературы. Так, напр., на требование украинских писателей снять пьесу Булгакова он ответил: «Зачем снимать, Булгаков показывает такое, что и нам полезно знать». А что Сталин все может, видно на примере Всеволода Иванова, которого уже начинали сильно травить. Он поставил плохонькую пьесу, но Сталину понравилось, и во всех газетах протрубили, что пьеса превосходная.

Такое жалкое положение: литература припадает к стопам диктатора. Надо крепко подумать, — надо ли это. Завтра его не будет, и кому пойдет жаловаться литература? Можно выступить в защиту, напр., книги Иванова-Разумника — это можно.

Решение: перед походом к Сталину уговорить писателей действовать в отношении определенных фактов и представить Сталину, что если нет — все мы отказываемся обслуживать периодическую современную прессу, и будем стоять на своем, если бы даже пришлось и голодать.

<На полях> Пете наказ: 1) Чайник, 2) к Соловьеву, 3) письмо Леве, 4) книги Федерации.

Аппарат Лейка 700 р.

400 дано

<1 нрзб.>

В Моск. газете:

1) Книжечка — 150

2) Рассказ 100

3) Медведи 100

______________

350

Финотдел: 1800 р.

Рабоч. газета 600 р.

__________________

2400 руб., а если скинут — 1400 руб.

Сроки платежа: Рабоч. газета

Июнь — 200

Июль — 200

Август — 200

Май — 600

Июнь — 600

Июль — 600

Итого:

Май 15-го — 600

Июня — 800

Июля — 800

Августа — 200

Перевал — 300 руб.

Звезда — 200

Огонек — 300

Новый мир — 900

________________

1700

Красная Новь — 150 руб.

Рыбьи тропы — 50

_________________

1900 руб.

Не хватает — 500 руб., т. е. 2-х листов, которые надо написать за Апрель, Май, Июнь. Имеются на книжке…

Апрель, Май, Июнь — закончить «Журавл. родину» и приготовить том для ГИЗа.

Приготовлю еще 3 листа «Ж. р.» и получу за них 1000 руб., на которые и поеду на Север. Предупредить Полонского, что в начале Апреля сдаю 3 листа и нужны 1000 руб. и что в Июне 2-я тысяча.

24 Марта. Дождь, потом до самого низу туман. Но снега еще не тронуты. Тишина в лесу «гробовая», только где-то в тумане натуживается ворона. Так золотые, ослепительные дни весны света удивительно незаметно, как-то с полден перешли в серые, и началась весна воды: как-то вышло с полден, утром оставался <1 нрзб.> мороз, сверкало солнце, в полдень подул теплый ветер, небо закрылось, и вечером уже моросил дождь.

Читаю «Медведей» учителям, и после чтения разболтался с ними. Когда говорил им, что медведя убить можно при условии последующего творчества, одна дама воскликнула: «Личное творчество обеспечит нам коммунизм!» На эти слова я завернул такую финтифлюшку, что и сам теперь не сумею повторить. Очень убого было и остался скверный осадок.

25 Марта. Мороз, а небо серое.

Семейная сцена.

Собрался на стрельбу. Мишенки не было на месте. «Ты не убирала мишень?» — «Почем я знаю». Ищу и не могу найти. Зову прислугу. Нет ее. Опять к Павловне. «Не видала мою мишенку?» — «Отстань!» — «А Лида где?» — «Не знаю». Является Лида. «Ты не убирала мишенку?» — «Нет». — «Ищи». Находит. «Кто ее спрятал?» — «Павловна». Я, пробегав раз десять вниз и вверх, взбешен и к Павловне: «Ты убрала мишень, почему ты не могла сказать?» — «Я не убирала». — «Нет, убирала, Лида по твоим следам поняла». Она бросается к Лиде и что у них там, в кухне, происходит, не знаю. Лида ревет.