Дневник 1905-1907 - Михаил Кузмин

6_____

Ходили далеко мимо дач Трубникова к железнодорожному мосту. Все растеряли друг друга. Я с Лид<ией> Степ<ановной> долго ждали наших, пошедших на станцию; гуляли офицеры и гимназисты, проходил курьерский поезд, было солнце и далекий вид на леса. Возвращались вдвоем, беседуя о Крекшине и Василе. Чулков безыменно ругает Брюсова, Белого и меня, выставляя Иванова, Блока, Сологуба, Бальмонта и Городецкого. Ну, что же, à la guerre comme à la guerre{838}. Все меня влечет уже в город. Завтра могут быть письма. Чулков противопоставляет «Скорпиону» «Оры», о которых не может быть и речи, как о серьезно поставленном в денежном отношении предприятии. Какая каша, в общем.

7_____

Так долго не писал, что даже писать дневник приятно, помимо самого факта дневника. Ходили за грибами с Солюсами и Бенедиктовыми, 16 чел<овек>, Сережа, ездивший верхом за 25 в<ерст>, был вроде всадника из Майн Рида{839}. В сумерках, по будто заведенному обычаю, пел Debussy, Шуберта, себя и французов. Что же это я ленюсь, в самом деле. За «Сержа» приниматься большое отсутствие аппетита; если бы я был достаточно осведомлен, сейчас же принялся за «Ореста», хотя главные мои aspirations[272] к «Фирфаксу». Пересматривая «Эме» вижу, что везде положительно насмешливость, которая отсутствуют у Сережи. Вот коренная разница. Ночью видел нелепый сон про каких-то евнухов.

8_____

Т. к. наши барышни с Сережей поехали к Вонлярлярским за розами, я один с Варей и детьми гуляли в лес. Мы сидели, а девочки за лужайкой собирали грибы, и хотя нас было пятеро, чувствовалось какое-то одиночество. Сестра все чаще напоминает мне маму, и какая-то черта тихой старости делает ее ближе и трогательнее. Так же она бегала с Аней в Ярославле, и мама сидела и звала их домой. И это лицо изменится, схваченное внезапной и непривычной смертью. Под вечер еще гуляли. Письмо от Сапунова меня подбодрило и даже, я скажу, взбудоражило: полон планов etc., нашел какого-то Амура, дружествен{840}. Как вспомнилась зима. Павлик пишет, что видел того студента в Павловске. Но деньги…

9_____

С утра поехали в Хорино, далеко: я очень люблю так далеко ездить, мимо полотна реки, озер. Посреди дикого леса вдруг встретили настоящего студента, будто тотчас от парикмахера. Барышня таксатора одна дома, в избе со Страшным судом, Фомой и Еремой и т. д., недорогие духи, помада, цветочки, конфеты, которые можно достать на станции, семячки, горох. Читает песенники, дружит с девками, скучает, смотрит из окна на озеро за полями. Покуда зять ездил в лес, мы ходили за грибами, 6 чел. Набрали полную корзину. Взяли Лидке живого зайчонка, возвращались мимо милых дач Трубникова и Вонлярлярских. Дома ждало письмо из «Весов» о выходе из «Руна» Брюсова, Мережковского и т. д.{841} Первое испытание верности. Болела голова.

10_____

Званцева приезжает только 24-го, хотя и предлагает мне поселиться без стола и прислуги, что не очень-то меня устраивает. Чулков прислал конец «Карт<онного> домика»{842}. «Весов» еще нет. Я почему-то чувствую более, чем когда-либо, что я вступаю in harenom historiae[273]. Как делил Пушкин свое пребывание между 2-мя столицами. Сережа в письме к Городецкому написал отзыв о нем Брюсова, узнанный из письма ко мне{843}, но потом вынул письмо из ящика обратно. Пел весь «Winterreise» подряд. Видели в лесу большого зайца. Ночи лунные и холодные. Вилли приходил прощаться, завтра отправляясь на 3 года за границу, милый, хотя и похожий на пивовара.

11_____

Письмо от Наумова, смутное и тревожное; куда-то его везут, несколько писем не получал, скучает, надоело. Если не драма, то какие-то пертурбации явно чувствуются. «Весы». Гиппиус обрушилась и на меня, хотя это и замазано послесловием, но мне было неприятно{844}. Белый похваливает, Брюсов даже весьма. Ходили за грибами, в баню, так просто гуляли; читал новеллы, играли в карты, ничего не писал. В город бы. Какими-то я всех найду? Что-то сулит мне год? Что за предложение у «Скорпиона» ко мне?{845} Как-то все выйдет? Начинаю подкисать и скучать бездействием. Нотной бумаги нет, «Сержа» писать не хочется, другого не могу. Все до осени. Покуда подчитаю к «Фирфаксу», буду писать «Ореста».

12_____

Письмо Диотимы, пересланное мне Нувелем, живо напомнило мне петербургских друзей, и захотелось их видеть и быть в городе. Письмо самого Нувеля — какое-то кисленькое{846}. Ездили на Хоренку пикником, на 3-х и потом 4-х экипажах. Гуляли в березовой роще, ели, пили чай, жгли костер. Был временем дождь, зато была радуга, всегда наполняющая меня каким-то трепетом. Ямщик наемный был пьян, и та компания, которая была с ним, все время держала его за шиворот и не давала кнута. Послезавтра барышни уезжают. Вечер опять хороший, с осенней луной над прудом, с ветром. Я как-то устал это лето. Скорей бы в город. Отчего я чего-то жду от сезона?

13_____

Сережа получил за «Вафилла» гонорар, но «Перевал» мы еще не видели; там могут быть интересные рецензии. Ездили втроем на станцию. Я стригся, покупали марки, яйца, фонарь, отправляли письма, пили чай в буфете. Был дождь. Играли в карты, читали письма Пушкина. Сережа вдруг решил ехать в Москву с барышнями. Это, конечно, удобней всего, покуда есть деньги и попутчицы. Что еще? не помню. Начинаю томиться бездействием, но, может быть, лучше назреет, как в прошлую осень и «Эме», и «Куранты». Что-то будет?

14_____

Все дождь. Наши собираются в Москву, зять в Петербург. Сережа дописывал свой рассказ, потом переписывал его вместе с Татьяной Алипьевной. Я делал ему наставления для Москвы. Провожать не поехали. Опять заблудились коровы, и были разосланы гонцы искать их. В страшную грязь и холод, но уже при ясном вечернем небе пошли по дороге, теряя калоши, и встретили Якова едущим в тарантасе, перед которым шли найденные коровы. Вернулись домой в экипаже, а Яков перед нами гнал коров, так мы ехали с волами, рабами, чадами и домочадцами. Вечером был Гурвич, переехавший сюда. Читал Musset и думал о Павлике, как это ни странно.

15_____

Сегодня я уже с часа на час ждал этапов дня, приближавших меня к городу; вот чай, вот чтение, курение, вот завтрак, вот прогулка, вот обед, вот катанье через празднующую деревню с пьяными, дерущимися, вероятно, убитыми, к Вонлярлярским, вот музыка, вот ужин, вот в гости, вот возвращение домой, при луне, по невозможной грязи, вот сон — так день, и завтра, и послезавтра. Поедем, вокзал, дорога, опять вокзал и «башня», дорога к Нувелю, к другим друзьям, в библиотеку, осенняя жизнь. Поминутно шел дождик, открывая голубые небеса с белыми облаками, которые, отражаясь в плоском пруду, напоминали мне почему-то Китай. Писем нет.