Адептус Астартес: Омнибус. Том I - Энди Смайли

— Я не вижу двери, — пробормотал Тараэль, — это пустая трата времени.

— Там, где нет пути, появится путь, — ответил Нуминистон. Гальт был уверен, что магос что-то цитирует.

Мазраэль вернулся к остальным терминаторам, держа в руке фрагмент брони Цедиса.

Сервиторы Плоска встали вокруг магоса полукругом, низко и монотонно бормоча формулы и священные данные.

Плоск широко раскинул руки и заговорил, перекрывая хор:

— О, могучее судно Омниссии! Мы, смиренные слуги Того, кто тебя изготовил, мы, кто долгую вечность искали подобных тебе, запрашиваем доступ к твоей священной внутренней структуре и информации, хранимой в ней. Позволь нам проявить себя достойными пред тобой и нашим Владыкой, чтобы человечество смогло сбросить оковы невежества и заново открыть для себя истинные руны знаний!

Ничего не произошло.

— Он сошел с ума, — сухо обронил Тараэль, — он разговаривает со стеной.

Волдон согласно хмыкнул:

— Брат Галлион?

— Постойте, владыки! — поднял руку Самин. — Он лишь приветствует судно так, как должно, обращается с уважением, которого оно требует. Пренебречь этим — значило бы оскорбить дух корабля и навлечь на наши головы опасность. Лишь теперь магос может произнести коды доступа.

Плоск начал быстро говорить на языке, который никто не понимал. Это был не электронный стрекот Меха- никус, а настоящая человеческая речь. Пока техножрец говорил, но спине Гальта побежали мурашки. Капитан не знал этого языка, но посреди неясного бормотания проскакивали слова, казавшиеся наполовину знакомыми, будто Плоск говорил на высоком готике, а Гальт слушал его сквозь сон.

А затем корабль ответил.

Терминаторы шагнули назад, подняв оружие.

— Стойте! — обратился к ним Нуминистон. — Это лишь голосовая защита, не больше. У духа машины есть голос, как у сервиторов.

Голос корабля был мягким и лишенным эмоций. Он тоже говорил на древнем языке.

Плоск опустил руки, сервиторы продолжали петь.

Дверь открылась. Часть корпуса засветилась зеленым, создав ровный квадрат. Свет постепенно погас, и квадрат превратился в дверной проем со сглаженными краями, выделенными яркими полосами. А затем перед ним начали появляться ступени. Гальт не мог понять, каким образом это происходит. Свет стал менее ярким, выделяемые им ступени и дверь мягко искрились. Корабль выглядел так, будто на его корпусе всегда был этот дверной проем, а металлическая стена, которую они только что видели, была лишь иллюзией. Как только непроницаемая поверхность корабля расступилась, сенсории и ауспики заполнили данные.

— Колдовство! — ахнул Мазраэль, сильнее сжав крозиус. Космодесантники отошли еще дальше. Все они встревоженно бормотали.

— Нет, владыки! Сила, технологии, — возразил Плоск. — Узрите воплощение истинного могущества Омниссии! Он посмотрел внутрь судна. — Скоро оно вновь станет нашим, и человечество будет по праву владеть звездами, безраздельно и абсолютно. Но, как бы я ни хотел взойти на судно, необходимо спланировать отход. Как сказал Нуминистон, у нас осталось немного времени. Телепортация — наша единственная надежда.

— Я получаю четкие данные изнутри корабля, — сказал Эскерион.

— Я тоже, — подтвердил Курзон.

— Энергетические колебания вторичного реактора не позволят уловить графический сигнал, — отметил Кластрин.

— Нам нужно возвращаться назад, — сказал Эскерион.

— Нет! — возразил Плоск, — есть другой путь. Реактор можно отключить. Как только это произойдет, мы безопасно покинем корабль, заполучив его секреты.

— Как мы поступим, владыка капитан? — встревоженно спросил Волдон.

— Если корабль открылся для нас, то он мог открыть двери и для нашего господина, — сказал Тараэль, шагнув вперед. Мазраэль промолчал.

Все смотрели на Гальта.

— Да будет так, — наконец, сказал он, — да будет так.

Цедис шел сквозь скиталец, наблюдая путь Холоса, и забредал все глубже и глубже в «Гибель единства». Иногда он был Цедисом и самым краем восприятия осознавал, что выбрасывает на ходу части брони. Это действие потеряло какую-либо важность. Так было положено, и он делал это. Иногда он думал, что он — Цедис, но не мог быть в этом уверен, потому что в ушах звучал оглушающий рев собственной крови. Оба сердца стучали как боевые барабаны, а «жажда» впивалась в его душу влажными когтями. Иногда он был Холосом, мучительно одолевающим метр за метром подъем по склону горы Калиций. Иногда не был никем из них. Его, Холоса и все остальные тени, поднимающиеся с ними, сбрасывала в далекое прошлое «черная ярость» самого Холоса. Цедиса обуяла «ярость», и, поддавшись ей, он оказался во власти «ярости» Холоса. Они удваивали друг друга, создавая бесконечный тоннель темных воспоминаний о войне, призывая огненные муки, вечность резни и кровопролития.

Холос тащился по границе вулкана, помогая себе единственной здоровой рукой. Край был нешироким, не больше нескольких метров в самых узких местах. От движения космодесантника с края срывались камни. Они подпрыгивали все выше и выше, падая в сторону дымящегося ядовитого зеленого озера в центре. Холос снял все части брони, которые мог, но нагрудные и ножные пластины никак не поддавались. Его руки и предплечья покрылись кровью, когда он полз по острым камням. Гиперкоагулянты быстро заживляли раны, но выступы горы с каждым пройденным сквозь боль метром оставляли на его плоти свежие порезы.

Запах собственных жизненных соков еще глубже погружал Холоса в безумие. Он дважды терял сознание и чувствовал, что взмывает высоко над полем боя, которое не узнавал. Ощущение полета было настолько опьяняющим, что он практически потерял себя. Без сомнений можно сказать, что если бы у Холоса не было такой силы воли, то он погиб бы на краю кратера вулкана, а Кровопийцы исчезли бы вместе с ним. Но жажда десантника выжить была могучей, а его гордость за орден — еще сильней. Поэтому Холос вырвался обратно в реальность. Он лишь отдаленно понимал, что с ним поднимаются и другие.

Иногда Цедис знал, что он не Холос, даже ощущая, как герой тащит свое тело по острым камням. В другие моменты магистр обнаруживал, что ползет по изломанным коридорам космического корабля. В отличие от древнего героя, он все еще мог идти. Это приводило Кровопийцу в замешательство. И он поднимался на ноги и ковылял дальше. В образе Цедиса он проходил сквозь места, в которых царил жуткий холод, места, где не было воздуха и гравитации, места, забитые ядовитыми газами. Он должен был умереть, но что-то большее, чем одна только усиленная физиология, позволило ему выжить. Возможно, как и у Холоса, это была одна лишь воля. Возможно, нет. У судьбы есть свои способы спасать тех, кого она ценит.

Сейчас он был Холосом и вновь, больно ударившись, упал на пол, а вершина горы Калиций была так далеко. А затем стал Цедисом. Он был обнажен, его броня исчезла. Он оказался на корабле, где было светло и тепло. Судно было полно воздуха, лучшего из всех, которыми он когда-либо дышал. Чистого, лишенного вулканических испарений, загрязнений или гниения застарелой крови. Цедис восхищался кораблем. Он был создан для людей, но не похож ни на одно судно, которые видел магистр. Кровопийца, пошатываясь, поискал команду, но никого не нашел.

Время играло Цедисом, как хотело. Он почувствовал кровь на руках. Смерть генокрада. Ощущение прошло, и он пошел куда-то еще.

После края кратера склон, ведущий к вершине, стал гораздо круче. Холос уставился наверх. Обычный человек остановился бы. Холос не сделал этого. Потянувшись здоровой рукой, он потащил свое разбитое тело наверх. Броня предала Кровопийцу, и он двигался с помощью одной лишь силы воли.

Когда он достиг вершины, солнца уже скрывались за горизонтом, забирая с собой день.

Холос перевернулся на спину. Он лежал, ловя ртом воздух. Великие силы покинули его. Небо сменило цвет с оранжевого на глубокий пурпурный, предвещая наступление ночи. Облака пепла расчерчивали небосвод ступенчатыми узорами. Воздух был разреженным и полным ядовитых газов. Они обжигали глотку космодесантника и его природные легкие. Мультилегкое усердно грудилось, чтобы добыть из воздуха то малое количество кислорода, которое можно найти.

Холос приходил в себя и терял сознание, качаясь между прошлым и настоящим, древними временами и далеким будущим.

На небе появились первые звезды, истекающие резким светом.

— Здесь никого нет! — сказал Холос. Собственный голос казался ему странным из-за набившейся в горло пыли. — Видение оказалось ложью!

Он провалился в темный сон. Его мучили видения о крыльях.

Холос резко проснулся. День окончательно отпускал планету. Тени стали длинными, как само время. Камни, сработанные вулканом, снова разгорелись оранжевым светом под умирающими лучами садящихся солнц.