На фронтах «холодной войны». Советская держава в 1945–1985 годах - Спицын Евгений Юрьевич

Увы, но все усилия Москвы, в том числе самого О. А. Трояновского, а также сменившего его на этом посту в апреле 1976 года бывшего члена Политбюро ЦК Дмитрия Степановича Полянского, оказались тщетны. В середине августа 1978 года Пекин и Токио не просто подписали «Договор о мире и дружбе», но и включили в его текст отдельную преамбулу о совместном противодействии «гегемонизму» Москвы. Естественно, сама Москва справедливо расценила данный шаг как открытый вызов Токио, Пекина и Вашингтона, направленный на создание «единого антисоветского лагеря», что зримо подтвердилось ровно через год, когда в январе 1980 года лидеры США, КНР и Японии Джимми Картер, Хуа Гофэн и Масаеси Охира крайне резко и единодушно осудили «вторжение советских войск в Афганистан» и ввели против Москвы экономические санкции. Более того, 7 февраля 1855 года, в день заключения Симодского трактата между Российской империей и Японией, по которому к Токио переходили острова Итуруп, Кунашир, Шикотан и группа островов Хабомаи, тогдашний премьер Дзэнко Судзуки объявил «Днем северных территорий».

в) Советско-китайские отношения во второй половине 1970-х — начале 1980-х годов

По мнению целого ряда авторов (Г. А. Трофименко, И. Л. Шейдина, А. И. Уткин, А. Д. Богатуров), «возвратный» рост советско-американского соперничества на всей периферии международной системы привел новую Администрацию США во главе с президентом Джимми Картером и его советником по национальной безопасности Збигневом Бжезинским к «свежей» мысли о том, что нужно и дальше оказывать давление на Москву с «окраинных точек» международной системы, в которых она по каким-либо причинам никак не могла приобрести благоприятных для себя позиций[934]. Одной из таких «точек», по мнению многих американских стратегов, был Дальний Восток, поэтому дальнейшая игра на противоречиях Москвы с Пекином и Токио стала характерной чертой всей американской дипломатии рубежа 1970-1980-х годов. Причем сами США стали активно втягивать в это противостояние ряд своих союзников по НАТО, и в связи с этим обстоятельством 18 ноября 1978 года сам Л. И. Брежнев направил лидерам ФРГ, Франции, Италии и Великобритании — Г. Шмидту, В. Жискар д'Эстену, Дж. Андреотти и Дж. Каллагану — личные послания по вопросу об их военных поставках Китаю.

Между тем еще в январе 1979 года по личному приглашению президента Дж. Картера состоялся визит в Вашингтон главы Всекитайского Комитета народного политического консультативного совета, а де-факто лидера Китая Дэна Сяопина, в ходе которого были установлены дипломатические отношения между странами. Итоги этого визита в самом Вашингтоне поспешно расценили как реальные усилия Пекина по созданию антисоветской коалиции и как главное средство глобального сдерживания Москвы во всем Азиатско-Тихоокеанском регионе. Однако уже в апреле того же года Конгресс США принял закон «Об отношениях с Тайванем», который, чисто формально снизив статус американо-тайваньских отношений, фактически позволил Вашингтону сохранить свои прежние связи с Тайбэем. В итоге отказ США полностью разорвать свои отношения с Тайванем вызвал крайнее раздражение в китайском руководстве, и, реагируя на данное решение американской стороны, Пекин предложил Москве начать новые переговоры о нормализации межгосударственных отношений даже несмотря на тот факт, что еще в самом начале апреля 1979 года Постоянный комитет Всекитайского собрания народных представителей хором проголосовал против пролонгации «Договора о дружбе, союзе и взаимной помощи между КНР и СССР», который был заключен в феврале 1950 года.

Между тем министр иностранных дел КНР Хуан Хуа, который на встрече с новым советским послом Ильей Сергеевичем Щербаковым сообщил ему об этом решении, заявил «о неуклонной позиции китайского руководства и дальше развивать китайско-советские нормальные отношения на основе “пяти принципов мирного сосуществования”». Однако в самой Москве китайские «принципы» трактовали совершенно по-иному: как основу отношений с буржуазными державами, но никак не с братскими соцстранами, отношения с которыми должны строиться только на основе настоящей «дружбы, помощи и сотрудничества». Неслучайно уже через несколько дней в «Правде» была опубликована редакционная статья за подписью А. Александрова «Вопреки интересам мира и социализма», где утверждалось, что расторгнутый советско-китайский договор, выражая волю народов двух держав всячески крепить и развивать единство действий в интересах мира и социализма, и решительного отпора империалистической агрессии, был ярким символом союза победившего социализма с революционным движением угнетенных народов Востока. Но теперь китайское руководство предало социализм и, установив тесную связь с буржуазными странами, реализует военное блокирование с империалистами, сторонниками реакции и войны на основе антисоветизма[935].

Ответ китайской стороны не заставил себя ждать, и уже в середине апреля 1979 года в «Жэньминь Жибао» была опубликована статья «Почему Москва метала громы и молнии?», в которой утверждалось, что в начале 1950-х годов «Договор о дружбе, союзе и взаимной помощи» способствовал безопасности КНР и СССР, защищал мир на Дальнем Востоке и способствовал прогрессу человечества. Однако после того как «мирная обстановка сильно изменилась из-за нарушения советской стороной его смысла и содержания», этот договор существовал только на словах, поэтому Пекин принял решение не продлевать данный договор, что является его суверенным правом.

Между тем уже в июне 1979 года обе стороны договорились возобновить переговоры на уровне заместителей министров иностранных дел. Но накануне их начала, в самом конце августа, Политбюро ЦК КПК созвало специальное совещание, где Дэн Сяопин сформулировал принцип «препятствий», мешающий улучшить отношения с СССР: наличие советских войск (39-й армии) в Монголии и поддержка им агрессии Вьетнама в Кампучии. С таким «переговорным багажом» китайская делегация в середине октября прибыла в Москву и тут же распаковала его перед Л. Ф. Ильичевым, отвечавшим в МИДе за переговорный процесс с КНР. Советская сторона резонно заметила, что оба эти «препятствия» Пекин должен обсуждать с третьей стороной — Ханоем и Улан-Батором, а не с Москвой. Но китайцы уперлись и, по сути, вновь сорвали едва начавшийся переговорный процесс.

А вскоре к двум нерешенным «препятствиям» добавилось и третье — ввод в Афганистан Ограниченного контингента советских войск. Уже 20 января 1980 года Министерство иностранных дел КНР официально заявило, что «порицает вторжение СССР в Афганистан», поскольку создается новое «препятствие» для нормализации межгосударственных отношений двух стран. Более того, высшее китайское руководство посчитало, что этим вторжением оформляется «военное окружение Китая с Юга и Запада», то есть со стороны Вьетнама и СССР[936]. Такая позиция Пекина по афганскому вопросу полностью совпала с реакцией всех стран — участниц НАТО и прежде всего США. Однако в самой американской элите так и не сложилось единства взглядов по поводу пределов американо-китайского сближения. В правящих кругах Вашингтона прекрасно сознавали, что Москва была крайне чувствительна к китайской военной угрозе и что провоцировать ее было крайне опасно, ибо вторжение в Афганистан зримо показало, что она способна на любые резкие шаги. Но, несмотря на это обстоятельство, с середины 1980 года США стали поставлять КНР технологии двойного назначения и военное оборудование, что в дальнейшем приобрело характер так называемого американо-китайского квазисоюза. Вместе с тем в самом Пекине продолжали шириться сомнения в обоснованности линии на союз с Вашингтоном. Все старые аргументы, в том числе отсутствие ясной поддержки Китая со стороны США во время вьетнамо-китайского военного конфликта, а также сохранение связей с Тайванем были дополнены новым аргументом: в Пекине все больше стали полагать, что линия на дальнейшее сближение с Вашингтоном может поставить его в одностороннюю зависимость от США[937].