Я не боюсь - Амманити Никколо

– Моя, если побежит, помрёт.

– Слушай, – сказал я. – Ты помнишь, когда сеньора Дестани нам рассказывала о чуде с Лазарем?

– Помню.

– По-твоему, когда Лазарь воскрес, он помнил, что был мёртвым?

Сальваторе задумался:

– Нет. По-моему, он думал, что был болен.

– А как же он пошёл? Тело у мёртвых твёрдое. Ты помнишь ту кошку, которую мы нашли, какая она была твёрдая.

– Какую кошку? – Он бросил и снова попал.

– Чёрную, рядом с руслом… Вспомнил?

– А, вспомнил. Череп ещё её надвое разрубил.

– Если кто-то мёртвый и воскреснет, не сможет ходить нормально и будет сумасшедшим, потому что мозги у него сгниют и он будет говорить странные вещи, ведь так?

– Думаю, так.

– А как ты думаешь, можно воскресить мёртвого или это может делать только Иисус Христос?

Сальваторе почесал голову:

– Не знаю. Моя тётя мне рассказала одну достоверную историю. Про то, как однажды сын одного мужика был сбит машиной и умер, весь переломанный. Его отец не хотел больше жить, чувствовал себя плохо, всё время плакал, и пошёл к волшебнику, и дал ему все деньги, чтобы тот воскресил сына. Волшебник сказал ему: «Иди домой и жди. Твой сын вернётся сегодня ночью». Отец начал ждать, но тот всё не приходил, и в конце концов он пошёл спать. Он уже засыпал, когда услышал шаги в кухне. Он вскочил, счастливый, и увидел сына, тот был весь переломан, у него не было одной руки, голова раздавлена. Мозги из неё вытекали, и он сказал, что ненавидит отца, потому что тот оставил его посреди дороги, а сам пошёл с женщиной, и это его вина, что он мёртвый.

– И что дальше?

– А дальше отец взял бензин и поджёг его.

– И правильно сделал. – Я бросил и наконец попал. – Очко! Четыре – два!

Сальваторе нагнулся за камнем:

– Правильно сделал, точно.

– По-твоему, это правдивая история?

– Враньё.

– По-моему, тоже.

Я проснулся. Потому что захотел в туалет. Отец вернулся. Я слышал его голос в кухне.

Там был ещё кто-то. Они спорили, прерывали друг друга, ругались. Папа был зол.

Этим вечером мы отправились в кровать сразу после ужина.

Я крутился вокруг мамы, словно мотылёк, стараясь помириться. Я даже напросился чистить картошку. Но она не смотрела на меня всю первую половину дня. За ужином она бросила нам тарелки под нос, и мы ужинали в тишине, а она ходила по кухне и смотрела на дорогу.

Сестра спала. Я встал на колени на кровати и высунулся в окно.

Грузовик был припаркован рядом с большой тёмной машиной с посеребрённым блестящим носом. Машина для богачей.

Я еле сдерживался, но, для того чтобы пройти в ванную, нужно было пересечь кухню. При всех тех, кто там находился, я стеснялся, но сил терпеть больше не было.

Я поднялся и подошёл к двери. Повернул ручку. Сосчитал: один, два, три… четыре, пять и шесть – и открыл.

Они сидели за столом. Итало Натале, отец Черепа. Пьетро Мура, брадобрей. Анджела Мура. Феличе. Папа. И старик, которого я никогда прежде не видел. Должно быть, Серджо, папин друг.

Они курили. У них были красные уставшие лица и маленькие-маленькие глазки.

Стол был полон пустых бутылок, пепельниц, полных окурков, пачек от сигарет, крошек хлеба. Вентилятор вращался, но это не помогало. Было смертельно жарко. Телевизор включён, но звук убран. Пахло помидорами, потом и средством от комаров.

Мама варила кофе.

Я посмотрел на старика, который доставал сигарету из пачки «Данхилла».

Потом я узнал, что это действительно был Серджо Материа. В те дни ему было шестьдесят шесть, и он приехал из Рима, где прославился за двадцать лет до этого ограблением мехового магазина «Монте Марио» и налётом на Аграрный банк. Неделю спустя после налёта он приобрёл бар на площади Болонья. Хотел отмыть деньги, но карабинеры арестовали его как раз в день открытия. Он несколько лет провёл в тюрьме, за хорошее поведение был отпущен на свободу и эмигрировал в Южную Америку.

Серджо Материа был худ. С лохматой головой. Над ушами у него росли редкие желтоватые волосы, которые он собирал в хвост. У него был длинный нос, глубоко посаженные глаза, седая щетина, по меньшей мере двухдневная, покрывала его ввалившиеся щеки. Брови, длинные и выцветшие, казались пучками волос, наклеенными на лоб. Морщинистая шея вся в белых пятнах. Он был одет в голубой костюм и коричневую рубашку. Очки в золотой оправе угнездились на его блестящем носу. Золотая цепь сияла на волосатой груди. На запястье он носил часы из массивного золота.

Он был в ярости.

– С самого начала вы делали одну ошибку за другой, – говорил он странные вещи. – И прежде всего этот болван. – Он ткнул пальцем в Феличе. Взял зубочистку и начал ковырять в жёлтых зубах.

Феличе сидел, согнувшись за столом, и вилкой рисовал на скатерти. Он очень походил на брата, когда того ругала их мать.

Старик прокашлялся, прочистил горло:

– Зря я вам доверил это дело. Вы ненадёжные люди. Это была дурацкая идея. Вы делали глупость за глупостью. Вы играете с огнём… – Он бросил зубочистку в тарелку. – Я идиот! Сижу с вами и теряю время… Если б всё пошло так, как было задумано, я уже был бы в Бразилии, а не торчал в этой дерьмовой дыре.

Папа сделал попытку вставить слово:

– Серджо. Послушай… Успокойся… Дело ведь ещё не…

Но старик цыкнул на него:

– Какое, на хрен, дело?! Ты бы заткнулся, потому что ты хуже всех. И знаешь почему? Потому что не отдаёшь себе отчёта в том, что происходит. Ты не способен. Все спокойно, надёжно, а сам городишь одну хреновину на другую. Ты придурок.

Папа попытался ответить, выпил глоток вина и опустил взгляд.

Этот старый хрыч назвал его придурком.

Это было, как если б мне всадили нож в бок. Никто никогда не говорил так с моим отцом. Папа был старшим в Акуа Траверсе. А этот противный старик, явившийся неизвестно откуда, ругал его при всех.

Почему папа не выгонит его вон?

Все замолкли. Сидели молча, в то время как старик вновь начал ковырять в зубах, глядя на люстру.

Старик вёл себя, словно император. Когда император в ярости, все должны молчать. Включая папу.

– Теленовости! Вот они, – сказал отец Барбары, поворачиваясь на стуле. – Начинаются!

– Звук! Тереза, прибавь звук! И погаси свет, – сказал отец маме.

Дома всегда гасили свет, когда смотрели телевизор. Это обязательно. Мама покрутила ручку громкости и выключила свет.

В комнате наступил полумрак. Все повернулись к экрану. Как тогда, когда играла сборная Италии.

Спрятавшись за дверью, я видел их тёмные контуры, окрашенные в синий цвет, льющийся с экрана.

Журналист рассказывал о столкновении двух поездов под Флоренцией, были погибшие, но никто не среагировал.

Мама насыпала сахар в кофе. А они говорили: мне одну, а мне две, а мне без…

Мать Барбары сказала:

– Может быть, об этом вообще не скажут. Вчера не говорили. Может, им это уже неинтересно.

– Заткнись ты! – рявкнул старик.

Был подходящий момент прошмыгнуть в туалет. Нужно только миновать комнату родителей. Оттуда в ванную, и все это в темноте.

Я представил себя чёрной пантерой. Выбрался из комнаты на четвереньках и был в нескольких шагах от спасительной двери, когда отец Черепа встал с дивана и пошёл мне навстречу.

Я прилип к полу. Итало Натале взял сигарету со стола и вернулся на диван. Я задержал дыхание и продолжил движение. Дверь была рядом, я почти добрался до неё. И расслабился, когда все вместе закричали:

– Вот! Вот! Молчите! Замолчите!

Я вытянул шею из-за дивана, и меня чуть не хватил удар.

За спиной журналиста была фотография мальчика.

Мальчика из ямы.

Он был светлоголовый. Весь чистенький, весь причёсанный, весь красивый, в рубашке в мелкую клетку, он смеялся и сжимал в руках паровозик от электрической железной дороги.

Журналист говорил:

– Продолжаются безуспешные поиски маленького Филиппо Кардуччи, сына ломбардского промышленника Джованни Кардуччи, похищенного два месяца назад в Павии. Карабинеры и следователи вышли на новый след, который сможет…