В советском лабиринте. Эпизоды и силуэты - Максим Ларсонс

Н. Н.: — Я в этом отношении не так уже уверен, как Вы. В минуту бессмысленной ревности она, пожалуй, сможет привести угрозу в исполнение. Но это и не важно, донесет ли она на меня в действительности или нет. Важно то, что она вполне сознательно угрожала мне. Это является для меня решающим. Я Вас уверяю, что если я сейчас окончательно уйду из дому, то она в состоянии донести на меня.

Л.: — Я этого не думаю, но Вы, конечно, не должны подвергать себя этой опасности. У Вас нет выбора, Вы и не можете уйти от Вашей жены. Вы столько лет с ней прожили, попытайтесь и дальше ужиться с ней.

Н. Н.: — Я ношусь с мыслью донести сам на себя. Какого Вы мнения об этом?

Л.: — У меня нет мужества дать Вам такой совет. В другой стране это было бы единственно правильным исходом. У нас же очень трудно предсказать, какой оборот может принять такое самообвинение. Если бы я знал, что вся история может кончиться для Вас конфискацией Вашего состояния и несколькими месяцами тюрьмы, то я Вам, конечно, посоветовал бы решиться на этот шаг. Вы, несомненно, успокоились бы и избавились бы от Вашего постоянного страха.

Н. Н.: — Думаете ли Вы, что мой донос на самого себя может кончиться расстрелом?

Л.: — Я не думаю этого, но к сожалению, это не вполне исключено. Я во всяком случае не смею давать Вам такой совет при нынешних обстоятельствах. Кроме того, на это у Вас всегда еще есть время. Этот путь Вам всегда открыт.

Н. Н.: — Что же мне делать?

Л.: — Возвращайтесь к жене. Скажите ей, что Вы на нее не сердитесь, что Вы хорошо знаете, что она угрожала Вам в состоянии сильного возбуждения. Скажите ей, что Вы твердо убеждены в том, что она никогда не приведет в исполнение угрозы, тем более, что она этим ввергнет в несчастье не только Вас, но и самое себя. У нее никого не будет, кто о ней позаботится. Возьмите себя в руки, будьте с ней любезны и внимательны, это на нее благотворно подействует. Это все, что я могу Вам посоветовать, у Вас нет иного пути.

Н. Н.: — Я последую Вашему совету.

Н. Н. пожал мне руку и ушел. Через неделю его жена, проснувшись, нашла мужа в соседней комнате без признаков жизни. Он оставил короткую записку, в которой просил никого не винить в своей смерти. Он отравился.

Кроме меня никто, вероятно, не знал истинных причин, толкнувших его на самоубийство.

Глава седьмая

Спасение жизни

Однажды, в Петербурге, в половине августа 1918 г., ко мне обратился мой знакомый Георгий Р. с просьбой помочь ему в очень трудном деле. Его старший брат Р. Р.[7] был арестован незадолго до этого. Дело шло о том, чтобы освободить его из тюрьмы. Р. Р. был арестован по тяжкому подозрению в соучастии в убийстве петербургского комиссара Володарского. Володарский некоторое время тому назад был застрелен своим шофером Иоганнсеном. Удалось установить, что этот Иоганнсен был знаком с Р. Р., а именно, что Р. Р., — который заведовал во время февральской революции 1917 г. центральной автомобильной базой при Государственной Думе, нанял в то время Иоганнсена в качестве шофера. Отсюда сделали заключение, что и Р. Р. принимал участие в убийстве.

Я знал поверхностно Георгия Р., молодого студента, 21-го года, но совершенно не был знаком с Р. Р.

Я узнал, что Р. Р. занимал ответственное место в шведском Красном Кресте в Петербурге, на обязанности которого лежало распределение продуктов питания, одежды и прочих предметов обихода между многочисленными германскими военнопленными в России. Эти продукты питания и другие предметы распределялись из Петербурга по отдельным лагерям для военнопленных. Я узнал также, что Р. Р. был страстным спортсменом и автомобилистом, участником гонок, прожигателем жизни со всевозможными любовными историями, что он был карьеристом, беспощадно пробившимся своими локтями в жизненной борьбе и имевшим большой успех. Весьма вероятно, что Р. Р. с политической точки зрения питал симпатии к старому строю, но он безусловно не был идеалистом и политическим фанатиком, который жертвует своей жизнью за политическую идею; что же касается до участия в таком опасном предприятии, как покушение на жизнь комиссара Володарского, то об этом не могло быть и речи. Положение Р. Р. было отчаянное, так как Урицкий, стоявший тогда во главе Ч.К., вел следствие по этому важному политическому покушению весьма энергично, и у Р. Р. было очень мало шансов на спасение своей жизни.

Георгий Р., который ясно понимал отчаянное положение своего брата, умолял меня помочь ему. После того, как я, на основании собранных мной сведений, убедился в том, что Р. Р. не мог принимать участия в приписанном ему преступлении, я согласился пойти к Крестинскому, тогдашнему комиссару финансов в Петербурге, и изложить ему сущность дела. Я вместе с Георгием Р. отправился к Крестинскому, в его канцелярию в Государственном банке. Георгий Р., который носил форменную фуражку шведского Красного Креста — он тоже занимал маленькое место в конторе своего брата — изложил суть дела и просил Крестинского помочь его брату, невиновному в этом преступлении. Я рассказал Крестинскому обо всем, что я узнал об Р. Р., объяснил ему, что хотя я лично не знаю Р. Р. и совершенно не могу ручаться за его политическую и деловую мораль, я, однако, твердо уверен в том, что он не принимал участия в покушении на Володарского. Крестинский ответил нам, что самое правильное будет обратиться по этому делу непосредственно к Урицкому. Судьба Р. Р. — в руках Урицкого и самое лучшее изложить ему все дело лично.

У меня не было особых симпатий к Р. Р., после всего того, что я о нем узнал, но вопрос шел о спасении человеческой жизни, а он был в этом преступлении совершенно невиновен. Нужно было действовать очень быстро, поэтому я не мог не подчиниться настойчивым просьбам его брата. Крестинский сообщил мне, что он сегодня вечером вместе с Урицким уезжает в Москву и что самое лучшее будет, если я завтра утром отправлюсь к Урицкому, уже в Москве. Мне удалось достать билет в этот же вечер на тот же самый поезд, с которым Крестинский вместе с Урицким под сильной охраной ехали в Москву.

Я познакомился с Урицким еще раньше. В конце ноября — начале декабря 1918 г., когда советское правительство начало беспощадную борьбу против Петербургской Городской Думы и против различных районных дум, с конечной целью роспуска всех этих учреждений, я явился к Урицкому в Смольный Институт, в качестве председателя Адмиралтейской Районной Думы, во главе депутации, состоявшей из гласных отдельных районных Дум. По поручению депутации я просил Урицкого прекратить борьбу против районных Дум. Я указал ему на важные коммунальные задачи, которые стояли перед гласными Дум и от выполнения которых зависело благосостояние большого города. Я без всяких оговорок признал, что городские районные Думы не стояли на должной высоте, но разъяснил ему, что война, революция, недостаток средств и сил в высшей степени препятствовали развитию деятельности Дум, и что при теперешнем положении вещей они являются во всяком случае единственными учреждениями, которые искренне стремятся справиться по мере возможности с задачами коммунального управления. Урицкий — нервный, низкорослый, тщедушный человек с острыми колющими глазами — прерывал меня неоднократно, но все-таки дал мне договорить до конца и заявил в ворчливом тоне, что он обдумает наши соображения, обещать же ничего не может. Думы, по его мнению, состоят главным образом из буржуазных и мелко-буржуазных элементов, число же гласных — пролетариев там весьма ограничено. Такое положение вещей должно быть изменено, так оставаться это дальше не может.