Царь Аттолии (ЛП) - Меган Уолен Тернер

— Наверное, он считает, что это безопасно. Барон Эрондитес не собирается вступаться за наследника.

На следующее утро царь двигался почти с безупречной механической точностью, но мыслями явно пребывал где-то далеко. Костис спрашивал себя, не думает ли он о Дитесе. В то утро кто-то уже насвистывал «Новобрачного царя» в углу двора. Внезапно наступившая тишина возвестила о прибытии Его Величества. Он наверняка все слышал, но, как обычно, не подал виду. Костис презрительно вздохнул, и в этот момент деревянный меч царя стремительно скользнул вдоль его клинка и ударил его в лицо.

Костис машинально отступил и занял оборонительную позицию на случай дальнейшей атаки, но царь опустил меч и стоял неподвижно, сердито глядя перед собой.

— Льда! — крикнул мальчикам, наблюдавшим за ними со стороны казармы, и один из них сорвался с места и побежал в сторону кухни.

В голове Костиса стоял оглушительный звон, и одна половина мира казалась одновременно ослепительно белой и до странности темной. Он прижал руку к источнику расходившихся перед глазами кругов, но все еще не выпускал из руки тренировочного меча. Царя мягко попытался отвести ее в сторону. Костис прижал к лицу обе руки. Было очень больно.

— Мне очень жаль, — сказал царь.

— Это моя вина, — вежливо просипел Костис.

Вокруг них уже образовалась толпа.

— Позвольте мне взглянуть.

Костис опустил руки, и царь протянул руку, чтобы немного повернуть его голову.

— Ты можешь видеть этим глазом?

— Да, Ваше Величество.

— Ты уверен? Закрой второй глаз.

Костис сделал, как было велено. Мир все еще выглядел странно. Фигуры вокруг него казались светлыми силуэтами на темном фоне, но были видны четко.

— Удар плашмя. — голос Телеуса звучал где-то вне поля зрения Костиса.

Царь вздохнул.

— Это был удар лезвием, — сказал он. — Хвала богам, Костис, что мы тренируемся на деревянных мечах. Как неловко для нас обоих.

Это было действительно неловко. На тренировке нельзя бить противника мечом в лицо. Конечно, удар лезвием был хуже, чем удар плашмя. Но совершенно унизительно было пропустить неловкий удар однорукого противника. Костис вздохнул.

— Это моя вина, Ваше Величество.

— Возможно, — приветливо согласился царь. Костис резко поднял голову и увидел, что царь вежливо улыбается уголками губ. — Но и моя тоже, — сказал он извиняющимся тоном. — Я потерял самообладание.

Вернулся мальчик с куском льда, завернутым в полотенце, и Костис приложил его к лицу.

— Иди ложись, — приказал царь. — Телеус исключит тебя из графика дежурств на сегодня.

— Я буду в порядке, Ваше Величество.

— Конечно, будешь. А пока наслаждайся свободным днем.

Костис попытался запротестовать, но лицо болело, а идея выходного дня казалась слишком соблазнительной.

— Так-то лучше, — сказал царь. — Учись слушаться, лейтенант, и дослужишься до капитана гвардии. Когда-нибудь. Может быть. Правда, царица никогда не одобрила бы твое назначение, но ведь нас с ней могут убить, и тогда ты стал бы капитаном у моего наследника. Не теряй надежды только из-за того, что шансы невелики.

— На убийство или на наследника, Ваше Величество? — спросил Костис.

Последовала тишина.

Костис слишком поздно сообразил, что он сказал и, главное, кому. Царь стоял перед ним с приоткрытым от удивления ртом. Поблизости находилось достаточно людей, чтобы расслышать лейтенантскую шутку. В отчаянии Костис поднял к глазам вторую руку и не понял, что услышанный им смех исходит от царя.

— Костис, ты набрался плохих привычек от моих слуг. И у тебя сегодня даже нет уважительной причины, вроде неразбавленного вина. Может быть, стоит списать это на головную боль?

— Простите, Ваше Величество. Я очень виноват.

— Вовсе нет, — сказал царь. — Не очень. — он отнял лед от лица Костиса, чтобы еще раз проверить синяк. — Но чего ради я должен беспокоиться об убийстве, когда меня защищает такой бравый лейтенант?

Он мягко похлопал Костиса по плечу и ушел.

Несмотря на плохое начало, Костис действительно получил удовольствие от этого дня. Телеус заставил его пролежать у себя в комнате почти до вечера, пока не стало ясно, что зрению ничего не угрожает. К этому времени Костис проголодался и с нетерпением ждал неторопливого ужина. Из-за тренировки с царем он не успел ни позавтракать, ни пообедать.

Костис надеялся перекусить в одиночестве, но столовая уже была заполнена гвардейцами и все приглашали его присоединиться к ним. Он перешагнул через скамейку и сел, смущенно оглядывая удивленные лица товарищей.

— Бумеранг прилетел обратно? — спросил кто-то.

Он попытался отшутиться.

— Я должен был дать ему шанс отыграться когда-нибудь.

В тишине они обдумали его слова, а потом добродушно посмеялись над его синяком.

В тот вечер царь с царицей, как это повелось со дня свадьбы, ужинали со своим двором. Орнон, посол Эддиса, с тяжелым сердцем пытался сосредоточиться на тонкостях дипломатического этикета. Он уже не чувствовал себя счастливым человеком. После ужина столы уберут, и начнутся танцы. Первыми будут танцевать Их Величества, затем царица займет место на троне на оставшуюся часть вечера, а царь будет вежливо перемещаться по комнате, время от времени возвращаясь посидеть рядом с ней. Орнон мог уверенно предсказать, что царь обязательно будет танцевать с ничего не значащими людьми: младшими дочерями бедных баронов, племянницами и незамужними женщинами старшего возраста. Он равнодушно пройдет мимо старших дочерей и представленных ему женщин из влиятельных семей, с которыми ему следовало бы формировать альянсы. Он допускал подобные ошибки не из невежества. Орнон давным-давно составил ему список партнерш для танцев, но царь заявил, что не может никого вспомнить. Орнон считал более вероятным, что царь достиг предела своих дипломатических возможностей и полностью отказался от политической борьбы.

Не ожидая ничего хорошего от остальной части вечера, Орнон вернулся к своей тарелке и спрашивал ее, почему его совсем не забавляют страдания Вора Эддиса? То, что он страдает, было неопровержимым фактом. Сначала молодой царь в привычной ему иронической манере ловко парировал тонкие и не очень тонкие оскорбления аттолийских придворных. Но аттолийцы признавали право на юмор только за собой и полностью игнорировали его шутки или же воспринимали его более резкие комментарии, как свидетельство варварского воспитания. Орнон прикусил свой язык раз и навсегда. Перед самим собой он готов был признать, что его вмешательство оказалось бы ошибкой. Мало того, что оно выглядело бы как подстрекательство к противостоянию, но так же убедило бы аттолийскую аристократию, что посол Эддиса испытывает мало уважения к царю, что только способствовало бы росту их презрения.

Аттолийцы ошибались. Орнон уважал волю Вора Эддиса не меньше, чем убедительную силу железного клинка. Он задавался вопросом, неужели аттолийцы не понимают, что идиот, которым они считают Евгенидиса, никогда не смог бы стать их царем? Возможно, потому что они никогда не испытывали силу взгляда Вора, от которого начинали шевелиться волосы на затылке. Аттолийцы видели перед собой только этого нового неуклюжего царя. Орнон и сам уже начал подумывать, что же случилось с Вором? После свадьбы в этом человеке не осталось ничего от прежнего Евгенидиса.

Может быть, в этом была доля и его вины. Ведь это он убеждал Евгенидиса держать свой нрав под контролем, а язык за зубами. Он знал, как неприятна Евгенидису его роль, и с нетерпением ждал, когда поток кипящего сарказма прорвется через дипломатические запреты.

Сейчас Орнон не готов был наблюдать, как Евгенидис глотает одно оскорбление за другим, словно бесхребетная тварь. Еще десятилетним мальчиком Вор Эддиса умел остановить зарвавшегося взрослого одним пронзительным взглядом. Куда делся этот взгляд? Орнон беспокоился, что звание Вора Эддиса было для Евгенидиса слишком важным аспектом самоуважения и основой силы характера. Возможно, лишившись своего образа жизни, он навсегда утратил эти качества. Если так, то это не предвещало ничего хорошего для Аттолии в первую очередь.

Аттолийцы считали, что им нужен слабый царь. Слабый и неопределенный в своих привязанностях. Но если царь не обладает властью в стране, все политические партии будут бороться, чтобы перехватить эту власть у него. Они готовы будут воевать, чтобы получить и сохранить эту власть за собой. Некоторые из этих столкновений станут открытыми, приняв форму бунтов и гражданских войн; но большая часть их будет тайной — с отравлениями и политическими убийствами. Царице придется с удвоенной энергией бороться за свой трон, спасая свою жизнь и будущее своей нации.